— Здесь всегда так, — сказал Егор, хоть и не был в этом уверен.
— Светает, — упрямо повторила девочка.
— Да ты посмотри, — сказал Егор, — снега-то нет.
— Снега нет.
Они стояли у входа в метро. Впереди был виден пустой вагон трамвая. Трамвай был старый, такой Егор видел в кино про войну.
— Как тебя зовут? — спросил Егор.
— Люська, — сказала девочка — Люська Тихонова.
Она поглядела на Егора, и он увидел, какие у нее высокие, тонкие и правильные, словно циркулем наведенные брови брови поехали вверх.
— Ты чего? — спросил Егор.
— Ну, я пошла, — сказала Люська Тихонова.
— Куда ты пойдешь?
— Домой, — сказала она, но после слова был маленький знак вопроса.
— Не ходи, — сказал Егор. — Я думаю, что здесь никого нет. Только ты и я.
Брови опять убежали наверх. Зрачки у Люськи были светлые и прозрачные. Она была готова поверить ему.
— Ты не хотела со всеми в Новый год идти, — сказал Егор. Он не спрашивал, а объяснял.
Люська кивнула.
— Вот все ушли, а ты осталась.
Люська снова кивнула, словно тысячу раз такое проделывала. А на самом деле ничего не поняла, потому что сказала:
— Ну, я пошла. Домой.
— Ты далеко живешь? — спросил Егор.
— За углом, вон в том доме.
— Пойдем вместе, сама посмотришь, что никого нет.
Люська быстро пошла к трамвайным путям. Егор вспомнил, что там недавно был человек — тогда за себя он не так боялся, — он мог бы убежать. Но теперь с ним девчонка. Егор оглянулся, палку бы найти, но ничего не увидел.
Люська вдруг замерла, глядя вверх.
— Это твои окна?
— Спят они, — сказала Люська.
— Ну, ты идешь?
— Нет.
— Испугалась?
— Не хочу.
— Слушай, я тебе русским языком говорю — никого там нет. И вообще в Москве никого нет. Все ушли.
— Куда ушли? — брови побежали вверх.
— Вперед ушли, в следующий год.
— А мы?
— А мы остались.
— И Константина нет?
— Какой Константин?
— Это ужасный человек! — Брови изобразили крайнюю степень удивления: как можно не знать Константина? — Он у нас живет. Раньше приходил, а теперь совсем живет.
В тумане, затянувшем подворотню, возникла странная, даже зловещая фигура Егор не сразу догадался, что этого человека он видел несколько минут назад.
Сразу бросилось в глаза, что он нес в руке тяжелый черный лом. Потом Егор увидел, как странно этот человек одет — в распахнутое черное пальто без одного рукава, вместо него оранжевый рукав рубашки. И уж в последнюю очередь обозначилось лицо — мятое, серое, все висит, нижняя губа, щеки и даже нос дай им волю, вообще бы сползли на грудь.
Егор попытался закрыть собой Люську, а Люська не усмотрела в человеке никакой опасности, укоризненно сказала:
— А сам говорил — никого нету!
Человеку было тяжело волочить лом, он остановился, закинул его на плечо. Только тут Егор увидел, что человек бос.
— Пыркин, — спросила Люська, — ты куда пошел?
— Люська? Помнишь меня?
— Как же не помнить — ты мне конфеты давал.
— Не помню, — сказал Пыркин и пошел мимо. Лом скашивал его в сторону, плечо задралось. Егор с Люськой невольно пошли следом, Пыркин вдруг замер, поглядел на них и спросил:
— Собачонку мою не видали? Собачонка моя пропала. Жулик пропал. Не иначе как ублюдки сманили.
И тут же поспешил прочь, словно не нуждался в ответе.
— Ты его знаешь? — спросил Егор.
— Я всех во дворе знаю, — ответила Люська — Он у нас в доме жил. В прошлом году пропал. Как раз под Новый год. С милицией искали, собаку приводили, овчарку, честное слово, черная совсем, а брюхо серое. Не веришь?
— И не нашли?
Вопрос был глупый. Если он здесь, конечно, не нашли.
— Не нашли. Он же алкоголик. Лечился даже. Мать говорила, счастье, что его от нас забрали.
— Ты говорила, что он сам пропал.
— Как будто пропал, а некоторые думали, что забрали. С придурью он.
— Так он что же, уже целый год здесь?
— Он здесь всегда жил, — Люська не поняла вопроса.
Издали, набирая силу, словно надвигающийся гром, пошел грохот и звон.
— Ой, это Пыркин. Всегда так, напьется и хулиганит, — сказала Люська. Ужасный человек.
Пыркина увидели на другой стороне улицы, где на первом этаже большого желтого дома раньше был продовольственный магазин. Громоздкий дом стоял в глубине, за сквером, теперь сквер пропал и длинная черная фигура Пыркина видна была издалека. Он снова поднял лом и, как копье, вонзил его в витрину. Витрина вдребезги. Грохот покатился над улицей и угас вдали — без эха, без отзвука.
