Домна Даниловна, я, козел и Федька
Мама долго подыскивала для меня квартиру: такую, чтобы и от школы недалеко и не очень дорогую. Велика ли зарплата у сельской учительницы? А на руках два лоботряса, попробуй и обуть, и одеть, когда на них все огнем горит, не то что на нормальных детях. Еще ведь и книжки-тетрадки, да кормить каждый день нужно…
Но вот как-то вечером мама сообщила:
— Я, Толечка, нашла тебе квартиру с питанием. Ты знаешь Шульгу?
— Какого такого Шульгу?
— Да Федю. Того, что сейчас в девятом классе.
Еще бы не знать! Такого задавалу! Когда он в сельской школе учился, еще в седьмом классе, только у него одного была самая настоящая портупея с большой медной пряжкой. А на той пряжке — звезда. Как начистит — аж горит.
Каждый праздник Федька надевал свою портупею и впереди всех нес красное знамя.
— Я с его матерью разговаривала, — продолжала мама, — она нашла для него квартиру, где можно и жить, и питаться. Федина мама пообещала мне договориться и о тебе. Ведь это так хорошо: не нужно терять время в столовых. Да обойдется дешевле.
Мама в восторге, а я вовсе нет. Плакала моя экономия по рублю в день и планы купить и то, и это!
Но что тут поделаешь: если мама решила, с ней не поспоришь. К тому же я понимаю, как нелегко маме выкручиваться. Мы с братишкой знали цену копейке и не канючили, выпрашивая на сладости, годами лежащие в нашем сельском магазине, слипаясь от времени или каменея, как пряники, которые лавочник дядька Никифор под веселую руку давал таким же взрослым дядькам, как и он сам, разгрызать на спор. Разгрызешь — твое счастье, а нет — гони трешку!
В такую коммерческую сделку с нами лавочник не вступал. О нас он говорил:
— Этим только дай! Они и камни погрызут!
— И вправду, погрызут, — охотно соглашались наши родители.
Так что ни у кого из нас и в мыслях не было просить у мамы деньги на конфеты или пряники. Деньги — мы это твердо знали — зарабатывают для того, чтобы на них жить, а не тратить на какие-то сладости…
Ладно, попробую кое-что сэкономить на железной дороге. На поездках в город и обратно. И я тайком от мамы решаю задачку.
Итак, билет в один конец — сорок семь копеек. Что ни месяц — шесть выходных. Шесть раз домой, шесть — из дома. Если хоть половину проехать «зайцем», то сколько это получится?
— Два восемьдесят две! — выпаливает Сергунька и с уважением смотрит на меня: подумать только — почти три рубля каждый месяц! — Я тоже скоро вырасту, — с нескрываемой завистью добавляет он. — И тоже в восьмой класс пойду…
На квартиру поселились мы накануне нового учебного года. В небольшом домишке: в нем всего две комнатки и кухня, да еще коридорчик, где под ногами крышка погреба, а над головой лаз на чердак. Не раз приходилось мне или Федьке, а то и сразу обоим выпрыгивать в окно, когда пора было бежать в школу, а хозяйка в это самое время, как назло, лезла в погреб за капустой или огурцами. Поднимала тяжеленную крышку и подпирала ею дверь: хоть лбом бейся — ни за что не открыть!
Двор тоже небольшой — повернуться негде. Весь застроен: здесь и сарай, и курятник, и хлев. Так что для нас с Федькой оставалась лишь узкая тропинка да еще более узенькая скамейка. Это на тот случай, если бы нам вдруг захотелось свежим воздухом подышать.
В комнате, что поменьше, стояли кровать и обитый черным дерматином диван с высокой спинкой и зеркальцем в ней. Зеркальце было настолько узким, что если посмотреться в него, то лицо вроде бы пополам разрезается: видны либо лоб и полноса, либо полноса и подбородок. Еще у того дивана было два валика, твердые, словно из камня вытесанные. И главное — стальные пружины, обладавшие дьявольской способностью впиваться в тело, как шпаги.
Сколько пришлось мне воевать с ними в долгие осенние и зимние ночи! Сколько мучиться! Не успеешь одну укротить, как другая уже впивается в бок. Часто, доведенный до отчаяния, я принимался молотить кулаками по дивану, а он рассерженно гудел, как старый рояль. А Федька, сразу захвативший кровать и теперь роскошествовавший на ней, просыпался и ругал меня почем зря: я ему, видите ли, спать не даю.
