Сны памяти - страница 9

Все-таки, по разговорам с ним, получается, что тогда, в 36-м году, он совсем иначе оценивал происходившее с ним, чем впоследствии. Арест он предвидел и предчувствовал и чуть ли не торопил его, как некую неизбежность, которая положит конец тому двусмысленному положению, в котором он себя к этому времени чувствовал. В 34-м году, когда украинская столица из Харькова была переведена в Киев, туда же переехало все украинское правительство — и ЦК КПб(У), и Госплан, и папа вместе с ним. Со многими членами правительства у него были дружеские отношения — с Косиором Станиславом Викентьевичем, 1883–1939, особенно со Скрыпником Николаем Алексеевичем, 1872–1933, председателем Госплана УССР, он покончил с собой. Вскоре после переезда в Киев пространство вокруг отца стало опустошаться, его коллег и приятелей арестовывали одного за другим. Он понимал, что приближается его очередь. Первым сигналом стал такой анекдотический случай: однажды при нем один из его сотрудников завел такой разговор — мол, Павел Петрович Постышев (1887–1939, в 1933 — секр. ЦК КП(б)У) привез из-за границы жене каракулевую шубу… Папа говорил, что он точно вычислил, что присутствие при этом разговоре будет ему поставлено в вину — уже нет рядом ни Постышева, ни этого сотрудника, а крамольный разговор все висел над ним, как предупредительный дорожный сигнал. Началом стало исключение из партии, потом увольнение с работы, потом невозможность устроиться на какую бы то ни было работу — ни плановиком на предприятие, ни даже просто чернорабочим — он делал такие попытки. И вот тогда-то мама и тетя Этя уговорили его поехать в Москву к Сулимову. Но и без разговора с Сулимовым ему уже все было ясно, и он только дожидался — когда же, когда же наконец? Однажды он решил пойти в НКВД и поторопить события. И вот, рассказывал он, он отправился. Вышел на площадь перед зданием Украинского НКВД. Площадь пуста, прохожие обходят страшный дом сторонкой, чуть ли не на цыпочках крадутся мимо. А папа отправился прямиком через площадь, вошел с главного входа. Часовой потребовал пропуск, пропуска нет, тогда потребовал предъявить паспорт, паспорт отобрали и препроводили его в какой-то кабинет. Разговор с хозяином кабинета был приблизительно такой: «Зачем Вы к нам пришли, товарищ Богораз?» Папа говорит, мол, либо не препятствуйте мне в устройстве на работу, либо уж арестуйте. «Да устраивайтесь, товарищ Богораз, никто Вам в этом не препятствует». Паспорт вернули, и на выходе никто не остановил, а ведь он был уверен, что домой уж не вернется. На работу приняли, арестовали недели через две. Выжидали, чтобы он привык и поверил, что его не арестуют?

О самом следствии папа ничего не рассказывал, только, что у него было два следователя — мужчина и женщина. Женщина страшно ругалась матом, и это производило на отца угнетающее впечатление. А мужчина во время допросов иногда звонил по телефону и вел приблизительно такой разговор: «Ну что, Маруся, Ларочка здорова? Опять воспаление?» и т. п. И после такой артподготовки переходил к вопросам, казалось, имевшим хоть какое-то отношение к обвинению. Да, в ходе обвинения действительно, предъявлялся разговор о каракулевой шубе жены Постышева. Но все же, видимо, более существенными можно считать вопросы — как папа оценивал заключение Брестского мира? занимал ли он позицию Ленина или Троцкого? Дело в том, что папа действительно не принимал позицию Ленина. Но ведь это когда-а еще было!. Возможно, кто-нибудь из папиных приятелей знал об этом и донес. Этого оказалось достаточно, чтобы дать отцу статью «КРТД» — контрреволюционная троцкистская деятельность — не самая тяжелая из политических статей. По этой статье получил он всего 5 лет лишения свободы. Папа думал, что все это не имело никакого значения, а если что интересовало следователей, так это что будет говорить этот контрик об известных ему фигурах из украинского правительства — Косиоре, Скрипнике и других. Впрочем, и это тоже было совершенно неважно, некоторые из этих людей были арестованы задолго до папы, некоторых уже не было в живых. Так что, по существу, до конкретных вопросов дело никогда не доходило.