В конце войны я узнала, что дядя Миша с дипломом киноинженера (откуда?! — он ведь никогда и нигде не учился!) работает на заводе, выпускающем кинопленку и в чине генерала — или полковника? (есть фотография, на которой дядя Миша в генеральских брюках с лампасами) отправлен в Германию получать репарации. Ирка, правда, уверяет, что ни генералом, ни полковником он никогда не был, а эта фотография — просто декорация, как теперь говорят, камуфляж. Мол, отец любил прихвастнуть. Она уверена, что в должности следователя НКВД он помогал арестованным, «спасал людей». Может, и так, конечно, дочери он так излагал свою работу. Но я в этом очень сомневаюсь. Из Германии он привез тьму шмоток — отрезы шелка (тогда я впервые увидела искусственный шелк), столовое белье, почему-то столовое серебро (честно говоря, два-три шелковых отреза перепало и мне с мамой, и еще одной племяннице; я сама сшила себе нарядное платье к выпускному вечеру, носила его много лет, и не испытывала ни стыда, ни угрызений совести).
Любила ли я его? Наверное, любила в раннем детстве. А стала постарше — не любила, не могла ему простить случайно подслушанный его ночной разговор с тетей Этей. Он ее учил, как ей оправдываться на партсобрании в том, что ее сестра (моя мама) оказалась женой врага народа (моего папы). «Ты говори, что в семье не без урода, — поучал он тетю, — и что никакой связи ты с ней не поддерживаешь». А продуктовые посылки в Харьков из московского распределителя НКВД? а мои летние каникулы у них на даче? Я не могла понять, почему это надо скрывать. Наверное, тетя Этя так и сказала на собрании, но ее ложь вскоре выплыла наружу, но это отдельная история. Из этого ночного разговора я поняла только то, что мою маму дядя Миша назвал уродом. И это запомнилось надолго.
А еще я узнала, что когда папу арестовали, тетя и мама нажали на дядю Мишу, чтобы он разузнал о папиной судьбе через своих киевских коллег. Дядя Миша сказал, будто бы он узнавал и будто бы вина папы подтвердилась, и что «Богораз сам» признал вину на следствии. Много лет спустя выяснилось, что дядя Миша наврал все с начала до конца: и о папином признании вины — не было ни вины, ни признания. Наверное, он вообще ни у кого ничего не узнавал. И, конечно, ни с кем не говорил о своем родиче — «троцкисте». Да это и не удивительно.
У мамы с дядей Мишей стали весьма прохладные отношения, оба едва переносили друг друга. Хотя дядя Миша, если хотел, если ему это было нужно, умел ладить с людьми, и притом с самыми разными. Например, к нему с большим почтением относилась моя няня и ее односельчане; не потому, что боялись его, что было бы вполне естественно, его на самом деле уважали. Деревенские мужики приходили советоваться по разным хозяйственным делам, а то и продать что-нибудь. Дядя Миша никогда не обижал их в оплате за товар или за работу. Деревенские умельцы шили ему на заказ (конечно, из материала, который выдавали сотрудникам НКВД) сапоги и бурки (это такие теплые сапоги из белого фетра, отделанные кожей и на кожаной подошве), пасечник продавал ему мед, а бондарь изготовлял для меда бочонок. Из няниной деревни Белогородские уезжали, нагруженные бочонками меда, черной смородины, перетертой с сахаром, пластами сала домашней засолки и прочими деревенскими деликатесами.
Вообще, я думаю, дядя Миша был очень яркий, по-своему одаренный человек. Ну, а что беспринципный — так теперь я вовсе не уверена, что принципиальность можно отнести к лучшим качествам человека. Правда, вот еще он был не то, что аморальная личность — просто такая категория «мораль», похоже, просто не входила в его сознание. Так как быть с этим? Я не знаю…
Тетя Этя с дядей Мишей часто очень серьезно ссорились, из-за тетиной преданности своим сестрам, которым она всегда, несмотря ни на что, старалась помочь.
Ведь была еще одна сестра, тетя Рахиль. Муж тети Рахили, Ян Лапиньш, из латышских стрелков, тоже служил в НКВД. Они жили в Ростове-на-Дону. В 38-м году дядю Яна арестовали, а вскоре арестовали и тетю Рахиль. Их тринадцатилетняя дочь Ама (Крармия — Красная Армия), Ленкина ровесница, осталась одна и попала бы в детский дом. Но родня решила, что Амку заберет моя мама (ей терять нечего: у самой муж сидит), а тетя Этя и дядя Исаак будут нам помогать деньгами и продуктами. Амка жила с нами с 38-го года и до самой войны, я с ней очень дружила. Летом тетя Этя обычно забирала нас обеих к себе на дачу, а одно лето мы обе провели у дяди Исаака под Каменец-Подольском.
