«Погоди ужо! Не уйдешь от меня. Сама еще будешь прощенья просить», — утешал он себя в неудаче, хорошо зная, до какой безразличности доводили порой утонувших тоска и отчаянье.
Подойдя к дубовому идолу, Водяной улегся с ним рядом, выжидая, что тот ему скажет.
«Это бывает, — прочел Водяник сочувственную мысль, промелькнувшую на топорных, темно-зеленою тиной поросших чертах свирепого лика дубового бога. — От женщин всегда можно ждать глупостей. С ними надо быть строгим. Когда я жил на небе….»
— А ты разве был на небе? Ты ведь рос в дубовом лесу, пока дерева твоего не срубили, а из тебя не сделали пугала, которому люди когда-то кланялись, жгли пряди волос, горючий камень морской и закалали взятых в плен юношей…
— Да, только юношей; приносимых в жертву девушек я на земле не имел. Но запах и вкус крови их тоже, поверь мне, очень приятен.
— Про каких же женщин и дев ты говоришь, если вырос в лесу и на земле их не имел? — недоверчиво спросил Водяной.
— Но я был и на небе. В памяти моей всплывает порою, как хохотал я во время грозы, гоняясь за облачными девами. Они старались укрыться от меня, принимая вид разных животных и чудовищ. Но разве можно обмануть небесного бога?! С женщинами надо быть строгим и непреклонным, иначе они обманут тебя, — наставительно повторил дубовый идол.
— А тебя разве обманывали?
— Боюсь, что да.
— С кем?
— А разве за ними уследишь?! Думаю, что тех, с кем они мне изменяли, был не один. Знаешь того, что прячется теперь в небе за круглым щитом и светом своим оживляет усопших?
Водяной кивнул утвердительно головою.
— Он в свое время много сделал мне зла. Я отрубил ему даже раз ухо за то, что он был слишком навязчив к Утренней Деве со звездой на челе… С тех пор всегда и всюду этот витязь с рогами на серебряном шлеме вредил мне исподтишка. Для открытой со мною борьбы он был слишком слаб и труслив.
Водяной не верил обычно рассказам дубового идола, но не слишком обнаруживал это, боясь, что его старый друг и советник обидится. Но теперь собственная обида заставляла старика излить на кого-либо накопившееся в нем враждебное чувство.
— Братец, — сказал он неожиданно, — какой из богов выдрал тебе усы?
Водяник попал в цепь. Почувствовав боль старой обиды, идол тяжело вздохнул, так же как некогда вздыхал он в ночь накануне того злосчастного дня, когда, под предводительством служителя враждебной ему веры, ворвались в запретную ограду люди с топорами, подрубили ему стоящие на вкопанном в землю толстом дубовом стволе крепкие ноги, повалили его на землю, сняли с шеи драгоценную гривну, выдернули золотые усы и оторвали серебряную длинную бороду, тонкие нити которой знаменовали падающие на землю дождевые небесные капли. Единственно, что, по недосмотру, оставили на нем, это несколько вделанных около пояса золотых, серебряных и костяных кабаньих клыков.
Дубовый истукан еще раз вздохнул, вспомнив, как влекли его с высокого холма на конских вожжах, осыпая ударами бичей, к высокому обрыву и столкнули потом в быстрые волны реки. Вспомнил, как нырял и кружился он в водоворотах, уносясь все дальше и дальше от изменившего ему города.
Много лет мок поверженный бог, запутавшись в корнях подмытого берега, и потом, затонув, докатился по дну реки до этого мирного омута…
— Братец, кто тебе вырвал усы? — прозвучал в его голове повторный вопрос Водяного.
— Те же, кто запретил бросать тебе, по веснам, связанных рабов и рабынь. Те же, кто, не спрашиваясь у тебя, строят плотины, воздвигают мосты и заставляют реку твою вертеть жернова.
— Они мне платят за это, — нехотя пробурчал в ответ Водяник, — хотят они или не хотят приносить мне жертвы, я сам из году в год беру положенное число обреченных мне Роком людей. Ты с тех пор, как тебя бросили в мою реку, ни разу не летал, грохоча в облаках, о чем ты так любишь рассказывать… Полно! Верно ли это?
— Верно. Пока люди воздевали ко мне руки и приносили жертвы, я чувствовал, что одновременно и слушаю их мольбы и езжу на тяжелой колеснице, провожая огненными стрелами испуганных бесов. Но с тех пор как я лишился молитв, меня нет более и на небе.
