— Не кажется ли вам, что наши усилия будут вознаграждены и город сдастся немедленно, если его защитники поверят наконец, что помощь англичан не придет?
— Без сомнения, ваше высокопреосвященство.
— Не так ли? — с усмешкой протянул кардинал. Неожиданно он переменил тему:
— Вы, наверное, еще не успели забыть шевалье д'Артаньяна?
— Того самого, которого вы, ваше высокопреосвященство, соизволили недавно наградить патентом лейтенанта мушкетеров?
— У вас хорошая память, Рошфор, — отвечал кардинал, все так же странно усмехаясь. — Вы удачно выразились — «соизволил наградить». Именно соизволил. Он, конечно, храбрец — этот д'Артаньян. Но такой чин ко многому обязывает, не правда ли?
— Совершенно верно, ваше высокопреосвященство, — ответил Рошфор, теряясь в догадках, куда клонит его покровитель, всесильный министр, наводящий страх на всю Европу.
А кардинал тем временем вновь погрузился в свои мысли, пытаясь разобраться в том, что же происходит с ним.
При мысли об этом молодом гасконце Ришелье испытывал сложное чувство раздражения, почти злобы, но злобы, смешанной с восхищением. Его высокопреосвященство не мог отказать в незаурядности нашему герою д'Артаньян обладал умом и храбростью. Но сами по себе эти качества, достойные всяческого уважения, встречались в окружавших кардинала людях не столь уж редко. Д'Артаньян же, помимо всего прочего, был открыт и благороден, кардинал видел, что юноша чист сердцем, и именно это привлекало его больше всего. Такое сочетание, достаточно редкое даже в те отдаленные дни, почти перевелось в людях в наше развращенное время.
И все же его высокопреосвященство не мог отделаться и от чувства острой досады, которую неизменно вызывало у него гордое и независимое поведение юноши. Этот гасконец из захудалого рода провинциальных дворян дерзнул бросить вызов ему — могущественному первому министру — человеку Франции. И вышел целым и невредимым из всех передряг.
Следует признать, что кардинал был сильно уязвлен делом с алмазными подвесками — ведь здесь была замешана женщина, которая отвергла его любовь. И если бы не зловещий характер миледи, заставлявший герцога Ришелье опасаться своей сообщницы до такой степени, что он испытал облегчение, узнав о ее казни, судьба д'Артаньяна могла бы быть другой.
Кардиналу все время казалось, что их отношения с гасконцем остались невыясненными до конца: ему хотелось подвергнуть д'Артаньяна какому-нибудь грозному испытанию, возможно, смертельно опасному. И если бы гасконцу вновь удалось уцелеть, у его высокопреосвященства был бы прекрасный повод произнести со вздохом облегчения: «Ну что же, это — судьба!» — и оставить в покое нашего героя. Его высокопреосвященство хотел испытать звезду д'Артаньяна еще раз.
— Поскольку ларошельцы не верят сообщениям о гибели их могущественного союзника, полагая в этом нашу военную хитрость, надо уверить их в обратном с помощью того, кому они поверят, — вновь заговорил кардинал, обращаясь к Рошфору.
— Кого же? — немедленно отозвался тот.
— Человека одной с ними веры, бретонского рыбака или гасконского гугенота, например. Пусть он попадет в шторм, благо погода все время хуже некуда. Пусть его судно прибьет к берегу в том месте, где они смогут подобрать его. Гугеноты скорее прислушаются к словам своего единоверца. Для убедительности в экипаж судна можно включить парочку фламандцев, кое-как владеющих английским.
— Великолепно, ваше высокопреосвященство. «Бретонский рыбак», конечно, будет доверенным лицом вашего высокопреосвященства.
— Ничуть не бывало, Рошфор, — возразил кардинал.
— Но в таком случае я ничего не понимаю.
— Стоит ли рисковать верными людьми? Напрягите свою память, Рошфор: нет ли у вас подходящей кандидатуры? — спросил кардинал Ришелье, глядя в глаза своему спутнику.
— Ну, кто же он? Надеюсь, это храбрый и достойный человек. Другой с этим делом не справится.
«Он хочет, чтобы я назвал имя сам», — подумал Рошфор. И произнес:
— Мне кажется, что лучшая кандидатура — это лейтенант мушкетеров его величества господин д'Артаньян.
— В самом деле? Но он гасконец и так же похож на бретонского рыбака, как я на его величество Людовика Тринадцатого.
