— Не вставай, простудишься. Я сейчас уйду. Так слушай же меня... Не вставай. Накройся. Не простуди ребенка. Да, чуть не забыл: мы вместе с Абасгулубеком придумали этому мужчине имя. Назовем Нариманом. Был такой школьный товарищ Абасгулубека, большой человек.
Он поднял ребенка, поглядел ему в лицо и отдал матери. Младенец снова заплакал. Еще с минуту Халил глядел на жену и ребенка, затем, не оборачиваясь, прошел к двери...
Халил замыкал группу. Когда-то эти земли, по которым они проезжают, принадлежали Абасгулубеку. Одним из первых в уезде он передал их государству. Теперь это колхозная земля. Халил собирается весной посеять на этих участках пшеницу. Надо будет посоветоваться с Абасгулубеком. Он дает дельный совет.
Талыбов привез с собой кипу газет. Некоторые из них были совсем желтые, подобно бумаге из-под гусениц шелкопряда, на других ясно обозначались складки. Но были и совсем свежие. В кабинете Шабанзаде, потрясая кипой газет, Талыбов говорил:
— Следует оставить оружие.
— Как? Вы разоружаете нас?
— На что нам оружие! Мы уничтожим их прогнившие идеи посредством агитации, газет. Пусть они почувствуют, что вступили на кривую дорожку.
— Так вы и убили Кербалая посредством газет!
— Убьем. Вам неведома сила, заключенная в них.
Этот спор между Талыбовым и Абасгулубеком длился долго. Наконец Абасгулубек махнул рукой, поднялся и скинул с плеча ремень, на котором висела кобура маузера, положил его на стол Шабанзаде.
За день до этого Талыбов знакомился с личными делами Абасгулубека и Халила.
— Не нравится мне этот бек, — сказал он.
— Не вижу причин не доверять ему, — ответил Шабанзаде. — Люди знают его. Абасгулубек — организатор отряда «Красный табор», он сражался с врагами в Нахичевани, Зангезуре, в Дералаизе. Устанавливал в этих местах власть Советов. Передал свою землю государству. А сейчас руководит строительством большого цементного завода. О, если бы у нас был десяток таких коммунистов, как он.
Талыбов подчеркнул аккуратно отточенным карандашом слово «бек».
— Факт или нет?
— Факт-то факт, но я верю не этой приставке, а своему сердцу.
Талыбов повернулся, внимательно вгляделся в глаза секретаря.
— Скажите, отчего вы выбрали для этой цели именно его?
— Он пользуется большим авторитетом. Ни с кем иным Кербалай Исмаил не станет говорить.
— Вы можете поручиться, что он выполнит задание?
— Да.
— Хорошо. Этот разговор, я надеюсь, останется между нами.
Шабанзаде кивнул.
...А Талыбова все еще не оставляли сомнения. «Пусть это будет еще одним испытанием. Его семья и дети здесь. Мы ничего не теряем. Если он выдержит и этот экзамен, в него можно будет верить всегда».
В тот же вечер, перед отъездом, в узком темном коридоре гостевого дома его остановил невысокий человек в старой шинели.
— Вы хоть знаете, кто такой Халил? — в упор спросил этот человек.
Талыбов сначала испугался этой встречи и даже сунул руку в карман, за пистолетом, но, поняв, что опасности нет, решил выслушать незнакомца.
— Кто?
— Террорист. Я член партии. Я могу это сказать при всех. Не думайте, что я боюсь кого-нибудь.
Увидев, что Талыбов внимательно слушает его, он продолжал:
— Был у нас сельский староста. Халил, собрав родственников и друзей, спрятавшись за арыком у мельницы, убил ни за что человека. Разве так надо вести классовую борьбу? Разве совместимы революция и террор? И можем ли мы держать в своих рядах террористов? Я это у вас спрашиваю, товарищ Талыбов.
За подготовкой к отъезду разговор этот как-то постепенно стал забываться. «Убит сельский староста. Ну и черт с ним. Мало у меня забот!» Но сейчас он почему-то снова вспомнил тот вечерний разговор. Чуть придержав коня, он дождался, чтобы Халил приблизился, спросил у него:
— Товарищ председатель, говорят, вы убили старосту?
Халил ответил не сразу. Он посмотрел на ворону, которая было села шагах в двадцати от всадников, но с их приближением снова взлетела и удалилась на такое же примерно расстояние.
— Мне уже задавали этот вопрос.
— Значит, вы занимались террором?
— Наш Халил крупный террорист, — сказал Абасгулубек, громко рассмеявшись. — Об этом спрашивала его и комиссия по чистке. А он ответил, вы, мол, убили царя, а мы — местного царька. Зато быстрее установили Советскую власть.
