Левашов зачем-то взял с полки шапку, надел, потом, спохватившись, бросил ее на место. Подойдя к служебному купе, он резко отодвинул дверь в сторону и тут же снова задвинул. У самого порога проводница, встав на цыпочки, целовалась с парнишкой.
— Извините, — громко сказал Левашов. — Это я виноват.
— Ничего подобного, — возразила Оля, отодвигая дверь. — Это Колька виноват.
— Дверь виновата, — хмуро проговорил Коля. — Щеколда не держит.
— Оля, послушайте, — начал Левашов, — сейчас буфет откроют…
— Да, в соседнем вагоне. Но там ничего нет. Бутерброды, пирожки… Мы с этими пирожками уже третий рейс делаем.
— Оля, вот этот товарищ, — Левашов показал на Лину, — из Дворца пионеров. Она предложила дельную вещь.
— Нас же занесло! — вмешалась Лина. — Сегодня не отроют. Завтра тоже вряд ли. А в поезде дети.
— В нашем вагоне нет детей, — сказала Оля. — Если не считать этого, — она кивнула на Колю, который все еще хмурился и стеснялся.
— А в других, Оля! Знаете, что завтра начнется?!
Оля сняла с вешалки форменную шапку, надела ее, вскинула руку, щелкнула каблуками.
— Ты, Коля, оставайся. Там очередь, помнут еще… Убери посуду, подмети… Мал ты пока по очередям ходить.
Коля польщенно улыбался.
— Ладно, — говорил он, — смейся, смейся… Ладно…
Впереди шла Оля, за ней Лина, а Левашов прикрывал тыл процессии. Они быстро проскочили через тамбур и вошли в следующий вагон. Пробиться к буфету действительно было почти невозможно, но бичи стояли уже у самого прилавка.
Левашов заметил Пермякова и немного поотстал.
— Ты тоже за пирожками? — спросил он. — Посмотри, кто в вагоне остался. Ведь ты бы на его месте остался?
Оля привычно пробивалась сквозь толпу пассажиров.
— Разрешите… Посторонитесь… Дяденька, уберите, пожалуйста, свой живот, а то мне не пройти! Спасибо вам и вашему животу!
А Лина никак не могла протиснуться мимо детины в куртке из чертовой кожи. Подняв глаза, она увидела его небритое лицо, желтый налет на зубах. Он был уже немолод, и спутанные волосы начинались у него гораздо выше, чем было предусмотрено природой.
— Куда? — спросил он. — Разве мадам так хочет кушать, что, извините, прется без очереди, без стыда и совести, без должного почтения к людям, которых она оставила позади себя… — Он все теснее прижимался к Лине, зная, что отступить ей некуда. Не выдержав, Лина размахнулась и влепила ему пощечину.
— Вон ты как! — протянул парень. — Ну тогда проходи. Мадам действительно хочет кушать. Или, извиняюсь, жрать?
Но едва Лина сделала шаг, дорогу ей преградил другой бич.
— Может, и мне румянец наведешь?
Лина и ему влепила пощечину, понимая, что делает совсем не то, что нужно.
— А теперь моя очередь, — перед ней стоял толстяк в свитере и в фуражке с крабом.
— Пропустите! — Лина зло посмотрела ему в глаза.
— А как же нам быть с пощечиной? Нет, за тобой должок. Пощечина — и проходи. Чем я хуже этих богодулов?
— Противно, — сказала она громко.
— Что противно? — не понял толстяк.
— Бить тебя противно. Стоять рядом с тобой противно.
— А целоваться? Не противно? — И парень обхватил Лину за плечи. Женщина попыталась вырваться и вдруг почувствовала, что свободна. Между нею и толстяком протиснулась чья-то рука, уперлась в мясистый лоб, над которым красовалась кокарда, и через секунду раздался глухой стук затылка о стену вагона.
— Извини, друг, — сказал Левашов. — Жена. Будущая, правда.
— Спасибо, — бросила на ходу Лина и вслед за Олей проскользнула в буфет. Очередь зашумела, заволновалась, но через несколько минут дверь снова открылась, и показался мощный торс буфетчицы.
— Товарищи, не стойте, — внятно и зычно сказала она. — Буфет работать не будет. Тише! Тише, товарищи проголодавшиеся! Проводники составят списки пассажиров с детьми. Да не волнуйтесь вы, по бутерброду всем достанется. А может, и по пирожку! — рассмеялась буфетчица.
В тамбуре Левашова остановили бичи.
— Слушай, длинный, мы ведь не последний раз видимся? — спросил толстяк. — Когда и где состоится наша следующая встреча, я сообщу тебе дополнительно. По дипломатическим каналам, — он захохотал, оглянувшись на друзей. — А теперь катись.
