Личный листок по учету кадров содержал очень много вопросов. Миша помог Косте устроиться на подоконнике и сунул в руку огрызок чернильного карандаша:
— Пиши: «Малышев Константин…» Как там дальше?
Прикусив нижнюю губу и покраснев, Костя принялся выводить фамилию.
— Извиняюсь, гражданин, вы же неграмотный! — догадался Миша.
Это было не совсем правильно. Костю можно было считать грамотным человеком, но в зависимости от времени года он писал то лучше, то хуже. К концу учебного года у него получалось неплохо, а к началу школьных занятий руки, огрубевшие за лето в работе, выводили каракульки.
— Вижу, какой ты грамотей! Говори, а я буду писать. — Отобрав у Кости карандаш, Миша задал первый вопрос: — Ты мальчик или девочка?
— Будто сам не видишь! — обиделся Костя.
— Так и запишем: «Девочка, нос немного сапожком, глаза серые, на щеке ямка, на подбородке еще одна», — забормотал Миша, но, конечно, написал правильно, что Костя мальчик. — Где родился?
— Сначала родился в Ивделе, а потом с Митрием поехал жить в Румянцевку. Там близко…
— Национальность твоя — русский?
— Русские мы, ясно… А у нас и манси-вогулы есть.
— При чем тут манси? Зачем ты меня путаешь?
Конечно, манси были ни при чем, и Костя шмыгнул носом.
— Чем родители занимались?
— Батя когда-сь золото мыл.
— Много намыл? Пуд или вагон?
— Что ты — пуд! Ему фарта не было. Мне и то боле везло.
— А там у вас золота много?
— Кто тебе родной? — спросил Миша.
— Митрий на фронте. Брат он мне… А еще дядя. Я к нему приехал, а он… тоже на фронте.
— Почему же ты не написал ему, прежде чем ехать?
— А почем я знал, что он на фронте!
Услышав этот удивительный ответ, Миша убежденно заявил:
— Нет, ты определенная ворона!
Это переполнило чашу. Глаза Кости налились слезами, губы задрожали. Написав: «Больше никого нет», Миша сказал в утешение:
— Не кисни, Малышок. Поступишь на завод — не пропадешь. Вот только лет тебе мало… Ну ничего. Может быть, не заметят. Подпишись, сдадим анкету — и обедать.
Так на одном из военных заводов, который не имел имени, а имел только номер, появился рабочий Малышев.
Зиночка Соловьева была секретарем комсомольской организации, и без нее, конечно, не обходилось ни одно молодежное дело.
В комнату комсомольского комитета, куда с увесистым мешком контргаек явился Костя, все плотнее набивались ребята с лопатами и кайлами. Зиночка озабоченно говорила: «А вот Иван Петров пришел, а вот Федя Кострицын явился, а вот Наташа Олесова» — и отмечала пришедших в списке, стараясь спрятать под шапочку то одну, то другую черную тугую кудряшку.
— Ребята! — крикнула она и вскочила. — Запомните, кто в какой бригаде будет работать. Едем!
Она бросилась в дверь, точно спасалась; все бросились за нею, а Костя вышел последним, но потом в суматохе его оттеснили к середине кузова пятитонной машины, и он ничего не видел, кроме спин. Как только машина тронулась, все запели, и громче всех Зиночка — ее голосок был острый, как шильце, и все высовывался из кучи других голосов. Машину трясло и качало, Костя за кого-то схватился, кто-то схватился за Костю, чья-то лопата больно уперлась ему в бок, но все-таки он сразу привык к этому шумному путешествию. Но вот машина стала раскачиваться с борта на борт, а потом сразу остановилась. Все повалились, засмеялись и начали прыгать на землю. Костя увидел строительство, над которым шефствовал весь город.
Справа и слева стояли кирпичные старые корпуса, а между ними, на большом пустыре, все кипело и снега совсем не осталось. Через весь пустырь был протянут полотняный плакат: «Построим цех „Б“ за двенадцать дней!» И Костя удивился: даже небольшие бараки в Румянцевке строились летом месяц-два, а тут построй-ка зимой меньше чем за две недели!
Человек с красной повязкой на руке показал приехавшим их участок. Зиночка крикнула: «Ребята, время дорого!» — схватила чье-то кайло и начала бить землю, и комсомольцы наперегонки взялись за работу.
