Разведчики двигались быстро, но бесшумно: они умели ходить по-кошачьи. Снайперы старались подражать им, не ступая на пятки и легко ставя ноги. Силантьев шел впереди, осторожно прислушиваясь. Вдруг он остановился и предупредил тихонько:
— Идут навстречу. Приготовиться!
Гитлеровцы были еще далеко: в тихую ночь осторожные шаги можно услышать за сотни метров. А гитлеровцам не было нужды ходить на носках: они были «у себя дома» и топали, как лошади, по дощатому настилу траншеи.
Шаги быстро приближались. Силантьев определил, что идут двое, по-видимому, солдат и офицер. У разведчика были выработаны свои приемы и для встречи одного и для встречи двух и более врагов.
В траншее было темно. Ходить с фонариками здесь было запрещено: немцы боялись обнаружить направление траншеи и навлечь на себя огонь советской артиллерии. Гитлеровцы брели ощупью, вдоль стенки, и офицер то и дело поминал черта. Слово «Teufel» (черт) он произносил с каким-то злобным придыханием.
Офицер чертыхался, а солдат молчал и только пыхтел, стараясь попадать в ногу с начальником. Подкованные железом ботинки его громыхали по доскам.
Гитлеровцы почти наткнулись на невидимых во мраке разведчиков.
— Wer ist hier? (Кто тут?) — сердито спросил офицер, и это были его последние слова. Солдат свалился так же молча, как шел: Силантьев и Перепелица превосходно владели своими ножами.
— Надо убрать обоих наверх! — решил Силантьев: — Там их до утра не увидят.
Трупы подняли и, раскачав, выбросили из траншеи.
Все это заняло не более пяти минут. Путь был расчищен, группа двинулась дальше. Ход сообщения пересек вторую траншею и вывел за бугор, в низину.
А дальше все пошло гладко. Около полуночи снайперы оказались на месте.
Меж молодых дубков чернели глубокие окопы. Все было так, как на плане, сделанном разведчиками: в окопах — ни души.
Молча разошлись по заранее намеченным позициям. Волжин укрылся в центре участка. Пересветов и Самарин поместились на флангах; разведчики с пулеметом прикрывали тыл. Приспособить немецкие окопы было нетрудно, — все огневые позиции были готовы задолго до рассвета. А чуть забрезжило на востоке, снайперы взялись за бинокли.
Светало очень быстро. Скоро и невооруженным глазом можно было видеть немецкие землянки и круглые огневые позиции минометчиков. До землянок было метров пятьсот, а до минометных ОП и того меньше. Сильно и радостно забились сердца снайперов.
Прошло не менее часа, пока началось движение во вражеском стане.
Из ближней землянки — в секторе Пересветова — появились три солдата с автоматами. Они пошли к минометным окопам, очевидно, сменять часовых. Пересветов выстрелил. Один солдат упал, сраженный пулей, двое сейчас же залегли. Но укрыться им было негде, Пересветов пригвоздил обоих к земле. Часовые у минометов так и не дождались себе смены. Через полчаса один из них вылез из окопа и направился к землянке. Он не дошел даже до того места, где лежала их смена.
В секторе наблюдения Волжина находились штабные землянки. Там все еще спали. Волжин посматривал на часы. Он знал, что, по распорядку дня гитлеровцев, скоро у них должен быть подъем. Конечно, на фронте подъем не возвещается сигнальной трубой. Ровно в шесть из одной землянки выскочил солдат с веником. Он поспешно помахал веником возле землянки, поднял облако пыли и скрылся.
«Денщик офицерский, — решил Волжин и не выстрелил в солдата, ожидая цель покрупнее. — Подметает он неспроста — наверно, начальство выйдет».
И точно: из землянки вылез толстый офицер в одной нижней рубашке, заправленной в брюки, из которых выпирал большой живот; на ногах у него были домашние туфли.
«Ишь нашел себе курорт, гадина! — подумал Волжин. — Разъелся на русском хлебе! Ох, и цель же! Тут и новобранец не промахнется».
Толстяк едва уместился в базу — просвет между горизонтальными нитями прицеливания. Стрелять Волжин не спешил. Он ждал, что будет дальше.
Офицер помахал короткими руками, потом стал делать приседания, которые никак не получались: плохо гнулись толстые ноги, и мешал живот.
«Утренняя гимнастика! От жиру задохнуться боится. Погоди, у меня есть верное средство от ожирения. Больше жиреть ты не будешь. Ручаюсь!» — и Волжин всадил пулю в жирную грудь фашиста. Тот упал навзничь.
