— А сын-то ваш весь в деда, — сказал я, стараясь сделать приятное этой больной женщине, — такой же богатырь.
— Он у меня молодец… Вот жениться ему пора, а то какая я помощница в доме…
— Да брось ты, мама, — как бы отмахиваясь от чего-то, сказал Петр и отошел к двери. — Мне, может, лучше уйти? — спросил он у меня.
— Да, можно пойти, а мы тут с Верой Васильевной побеседуем.
Пока Антон Алексеевич расспрашивал и обследовал больную, я осматривал комнату. При этом я вспомнил, что, войдя в нее, Константинов обратил внимание на стены. Чем же они могли заинтересовать его? Вероятнее всего, старыми обоями. Они были неестественного ярко-зеленого цвета, имели очень красивый рисунок, хотя в отдельных местах краска, покрывавшая толстым слоем бумагу, осыпалась, образуя желтые пятна.
— Вера Васильевна, а почему вы обои не смените? Ведь они явно устарели, — услышал я вопрос Антона Алексеевича.
— Что вы, голубчик, ведь это память о свекре моем, Силантии Петровиче. Эти обои он еще сам купил, оклеил комнату и все время жил в ней.
— Видно, он очень любил зеленый цвет? — спросил я больную.
— Да, очень любил. «Он мне мою молодость напоминает», — частенько говорил он нам. И для печки зеленый кафель где-то достал.
— Что ни говорите, а цвет в жизни человека большое значение имеет, — сказал Константинов, желая поддержать разговор. — Красный и желтый согревают человека, а голубой и зеленый — успокаивают.
— Ваша правда. Силантий-то Петрович беспокойной судьбы человеком был. Да, и травили его здесь богомолки… Может, у этих зеленых стен и искал он покоя. Опять-таки зелень — это цвет природы: трава, кусты — они ведь зеленые. Не раз старик говорил: «Сроднился я с ними за годы войны».
— Ну, не будем вас больше утомлять, Вера Васильевна. Отдыхайте, а мы с сыном вашим пойдем побеседуем.
— Вы закусите хоть с дороги-то.
— Обязательно, Вера Васильевна, — сказал Антон Алексеевич, закрывая за нами дверь.
Петр Петрович торопливо подошел к нам и спросил:
— Ну, что с мамой?
— Пока ничего не можем сказать. Нам надо где-то обменяться мнениями.
— А вы пройдите в мою комнату, — предложил Селезнев.
Подождав, когда дверь закроется, Антон Алексеевич обратился ко мне:
— Как я понял, мы с вами обратили внимание на одно и то же — зеленые старые обои в этой комнате. Не так ли?
— Подождите, Антон Алексеевич, вы мне сначала расскажите, что удалось выявить при обследовании больной.
— Пока немного. У больной явные воспалительные изменения со стороны слизистых носа и верхних дыхательных путей, имеются даже струпья.
— Об этом я догадывался, наблюдая у нее насморк и хрипоту. Что еще?
— Объективно — небольшие явления, указывающие на полиневрит, повышенная потливость рук и ног, значительная слабость в конечностях и некоторая атрофия мышц.
— Вы правы. Ведь она еще не старая женщина, а с каким трудом села на постели!
— Такие изменения могут вызывать отравления. Но чем?
— А хотите, я отвечу на ваш вопрос?
— Сделайте милость.
— Посмотрите на данные этого анализа. — Я протянул Антону Алексеевичу листок из лаборатории, в котором было указано, что «в направленном на анализ материале обнаружен в мельчайшей дозе мышьяк».
— Что это такое? Откуда это у вас? — спросил Антон Алексеевич таким тоном, как будто я ему показал что-то необыкновенное.
— А вы помните, я по линии судебной медицины волосы на анализ направлял? Этот ответ я получил перед нашим отъездом сюда.
— И вы от меня это скрыли?
— Позвольте, Антон Алексеевич, в нашем деле нет ничего более скверного, как подходить к больному с предвзятым решением. Оно заслоняет объективные факты, и вольно или невольно начнешь все то, что увидишь и услышишь, подгонять под избранное предположение. Ну, а если оно неправильно? Ведь я не случайно устранился от обследования больной и предоставил это вам, так как моя мысль работала только в одну сторону: чем вызвано отравление.
— Вы правы. Теперь и для меня ясно, что те явления, которые я увидел при обследовании больной, жалобы последней обусловлены отравлением мышьяком. Однако это только начальные симптомы, и поэтому по ним трудно прийти к определенному выводу. И как вы догадались на анализ волосы направить? Молодец!
