Но никто не жаловался. Никто не проливал слез по пропавшему одеялу, носкам или носовому платку, который так бережно хранил все это время. У многих после обыска вообще ничего не осталось. Невзирая на происходящее, лица людей светились счастьем. Похоже, мы действительно попадем домой.
Никому из нас до конца дней своих не забыть этих зверей в человечьем обличье, одетых в форму с национальной польской эмблемой. Они вполне могли облегчить себе жизнь и отправить нас на свободу в чем мать родила. Стоило только отдать соответствующий приказ — и мы бы ушли из этого ада голыми.
Я оказался в самом центре суматохи, полуодетый, с одной из последних групп, готовящихся к отправке. Воспользовавшись ситуацией и полным беспорядком, я избежал обыска, притворившись, что один из тех, кто уже прошел эту процедуру и чьи вещи уже забрали. За оплетенным колючей проволокой забором П[отулица] стояли грузовики, предназначенные для детей, стариков и женщин, которые были не в состоянии идти, а также их багажа. Остальные шли пешком, под надзором охраны на мотоциклах, уверенной в том, что совершают благое дело. Но воры все-таки смогли совершить свой последний грабеж — несколько узлов и коробок, которые должны были быть погружены в один грузовик, под тщательным присмотром погрузили в другие. И те, кого привезли в Н[ейкель] на железнодорожную станцию, тщетно ожидали прибытия оставшегося имущества.
Поезд, в который набилось свыше 1000 человек, катит на запад, командуют парадом русские вместе с поляками. Никто на самом деле не понимает, что происходит — они контролируют друг друга. Теперь до Одры нам три дня пути, ненавистные четырехугольные фуражки куда-то исчезают. Что же касается русских, те особо не выпендриваются. За окнами вагона проплывает печальная картина — когда-то самые плодородные участки земли, теперь бесхозные, запущенные, разоренные и сожженные села и города, руины железнодорожных станций, важные железнодорожные узлы, теперь сократившиеся до одноколеек. Тут не одному поколению предстоит работать засучив рукава, чтобы стереть эти следы разрушения.
Кажется, мы следуем в Э[рфурт], в Тюрингию. Здесь всех, кто находится в поезде, делят на две группы и развозят по карантинным лагерям. Я попал в В[еймар] и вытерпел 12 положенных для карантина дней лишь потому, что нужно было получить официальные документы и еще исследовать окружающую местность. Я решился бежать сразу после того, как мы пересекли Одру. Совершенно ясно, что до этого момента возможности совершить побег не было. Здесь же она появилась, и упускать ее было нельзя.
Как «специалиста» меня отправили на государственную экспериментальную ферму в округе Г[ота], и, помимо медицинской справки о прохождении карантина, мне выдали сопроводительные документы для меня и целой группы других людей, направляющихся в тот же округ. Русская администрация лагеря даже выдала мне 100 восточногерманских марок.
Затем я на какое-то время затаился и провел несколько дней, изучая охрану границы. Я окончательно решил, что не хочу рисковать, — если меня поймают, то я окажусь где-нибудь в Сибири. Недалеко от границы находится маленькая железнодорожная станция В[аха], перевозящие работников железной дороги поезда проходят через нее с интервалом в несколько часов. Эта станция притягивает меня как магнит, особенно потому, что на открытых участках местности русские пограничники сидят на деревьях и осматривают округ через бинокли. Железнодорожную станцию охраняют русские и восточногерманская железнодорожная полиция.
Я прошу у одного из офицеров прикурить и заодно интересуюсь у него, был ли он солдатом.
— Да, но это было давно, я уже и забыл.
Я вкратце рассказываю ему, в какой ситуации оказался, и прошу посоветовать мне, как правильно действовать. Он предупреждает, что мне необходимо быть поосторожнее. Через 25 минут на этом месте остановится поезд, нужно как можно быстрее и незаметнее вскочить в вагон — машинист все поймет.
На всякий случай он заводит разговор с дежурным русским солдатом и под каким-то предлогом отсылает его. Очень медленно ползет локомотив. Я проворно карабкаюсь по лестнице и прячусь внутри. Через несколько минут поезд трогается. Машинист и кочегар не захотели взять у меня последние сигареты.
