Кстати, мой собеседник-артиллерист оказался командиром артполка! Когда восстановили связь, он первым делом поинтересовался моей судьбой. Узнав, что я жив, велел передавать привет и пригласил нас всех в гости.
— Когда рванул склад, — рассказал мне командир, — «духи» словно оцепенели на мгновение. Даже стрелять перестали. Потом все бросились к месту взрыва. Что уж они тут найти хотели — бог весть! Но мы такой подарок упустить просто не могли и отошли на новые позиции. Так что, когда они вернулись, нас на прежнем месте уже не было. А потом пришли вертушки…
Так все и кончилось.
За уничтожение склада командиру чуть было не дали орден. Да не какой-нибудь — Знамя! Потом вдруг вспомнили, что опиум — это ценное лекарственное сырье. Потом… в общем, все закончилось Красной Звездой. Учитывая все обстоятельства происшедшего, это можно было считать не самым плохим результатом. Шадрин получил медаль «За отвагу». Посмертно наградили и Кикотя, и Карпова — тоже медалями. А всем остальным ничего не обломилось. Я, кстати говоря, не очень-то и жалел. Через пару месяцев светил дембель, и в мыслях моих уже прикидывались различные варианты будущей жизни.
А вот Хафиз пропал. Ни среди мертвых, ни среди пленных его не нашли. Да и после о нем уже никто не слыхивал. Надо полагать, пристукнуло его где-нибудь осколком или булыжником, и он теперь мирно валялся под каким-то кустом. И это, пожалуй, было самым важным результатом нашего боя…
— Ну и зачем им столько этого… э-э-э… зелья? На сколько же лет они собирались сделать тут запасы? — Голос отца Варшани возвращает меня к действительности. Только что в моих ушах еще слышались выстрелы и хрип голоса в наушниках — и вот я снова сижу в полутемной комнате башни. Только неяркие лучи заходящего солнца, проникая через амбразуры, освещают помещение. А вместо рукояти автомата моя правая рука сжимает подлокотник кресла.
— Г-х-м-м! — прокашливаюсь я. — Тут, святой отец, положение несколько иное… Само по себе это зелье может быть использовано не только во вред. Ну, это уже с целителями говорить надо, не наша с вами это епархия.
По тому, как вскинулись его брови, понимаю, что его епархия несколько более обширна, нежели я изначально предполагал. Учтем…
— Если эту… э-э-э… массу переработать определенным образом, то из нее может выйти как ценное лекарство, так и страшнейшее дурманящее зелье. Из одного такого бочонка можно получить не более горсти этой отравы.
Брат Манрике облегченно вздыхает.
— Однако и этой горсти хватит для того, чтобы навсегда поработить разум и чувства всех, кто сейчас находится в замке.
Монахи обалдело переглядываются.
— Эти бочонки нельзя слишком долго хранить — смесь утратит свою силу.
— Понятно, отчего их хранили именно в этом помещении, — кивает седой монах. — Муки умирающих должны были придать зелью новую силу.
— Ну, брат Манрике, тут я с вами мог бы и поспорить… Эта смесь и в исходном-то состоянии уроет хоть кого! Хотя, может быть, в ваших словах тоже есть зерно истины. Я-то в магии не силен — не то что вы!
— Ну… я бы не слишком преувеличивал свои способности. В конце концов, мои изыскания в данной области насчитывают всего тридцать лет… многое мне еще не открыто.
Вот так ни хрена ж себе! Монах-то уже три десятка лет колдунством и волшебством занимается! Вот это мастер! А на вид и не скажешь…
— Не спорю, возможно, что дальнейшее применение этого зелья и принесет пользу, но сейчас у нас есть более важные вопросы, — снова берет слово хитропоп. — Что с Орденом делать будем, братья?
— Вы не видели людей, святой отец, попавших под воздействие этой смеси… — качаю я головой. — Одурманенный человек может пойти с голыми руками на конного рыцаря…
Барон саркастически хмыкает.
— … и выйти из этой схватки победителем! Причем не единожды!
Впечатлило — барон нахмурился. То-то, не следует недооценивать вероятного противника! Хотя отчего же вероятного? Очень даже реального!
— Я очень хорошо представляю себе, на что способны люди, одержимые этим зельем, барон! И прошу всех присутствующих отнестись к этому максимально серьезно! Учтите, что на свете нет такого преступления, на которое не может пойти такой человек. Семья, вера, честность и порядочность — абсолютно все может быть принесено в жертву этому жуткому пристрастию.
