— Может, ему это просто не пришло в голову. А, может быть, существуют и другие родственники. Как насчет того дяди, который уехал в Австралию?
— Действительно. Ну, по крайней мере, он его не уничтожил. В 1925 году миссис Рэйберн перенесла тяжелый инсульт, после которого стала полным инвалидом — она была полностью парализована и фактически полностью лишилась рассудка, так что какие-либо новые распоряжения с ее стороны или изменение завещания полностью исключается. От мистера Арбетнота мы знаем, что примерно в это время мистер Эркерт сделал опасный шаг и занялся финансовыми спекуляциями. Он наделал ошибок, потерял деньги, пошел на новые спекуляции в надежде компенсировать затраты — и еще больше увяз с крахом треста «Мегатериум, Лимитед». Он явно потерял больше, чем мог бы себе позволить, и теперь благодаря открытию мисс Мерчисон (не без сожаления замечу, сделанному в обход наших обычных правил) мы узнали, что он регулярно злоупотреблял своим положением доверенного лица и управляющего имением и пользовался деньгами миссис Рэйберн для своих собственных спекуляций. Под гарантию имущества миссис Рэйберн он получал большие ссуды, а добытые таким путем деньги пускал в «Мегатериум» и другие рискованные предприятия.
Пока была жива миссис Рэйберн, он оставался в относительной безопасности, поскольку должен был лишь покрывать ее хозяйственные нужды, содержание ее дома и прислуги. И действительно, все хозяйственные счета и тому подобное оплачивал он сам, как ее представитель, жалование всей прислуге платил он, и пока он неукоснительно это делал, никто не имел права поинтересоваться, что происходит с капиталом. Но стоило только миссис Рэйберн умереть, и ему пришлось бы дать второму наследнику, Филиппу Бойсу, полный отчет о деньгах, которые он растратил.
И вот приблизительно в то время, когда Филипп Бойс поссорился с мисс Вэйн, у миссис Рэйберн случился второй удар, от которого она чуть не умерла. Опасность миновала, но в любой момент могла снова возникнуть. Почти сразу же после этого мы обнаруживаем, что он подружился с Филиппом Бойсом и пригласил его пожить у себя дома. Живя у Эркерта, Филипп Бойс перенес три приступа болезни, которую врач диагностировал как гастрит, но которая с равным основанием подходит под симптомы отравления мышьяком. В июне, когда Филипп Бойс уезжает в Уэльс, его здоровье улучшается.
Пока Филипп Бойс отсутствовал, состояние здоровья миссис Рэйберн снова резко ухудшается, и Эркерт поспешно поехал в Уиндл, возможно, предполагая уничтожить завещание в том случае, если дело примет самый неудачный для него оборот. Но худшего не случается, и он возвращается в Лондон как раз вовремя, чтобы встретить вернувшегося из Уэльса Бойса. В тот же вечер Бойс снова заболевает, и симптомы идентичны тем, что наблюдались у него весной, только на этот раз они гораздо сильнее. Спустя три дня он умирает.
Теперь Эркерту ничто не угрожает. Как единственный наследник, он после смерти миссис Рэйберн получит все деньги, завещанные Филиппу Бойсу. Вернее, он их не получит, поскольку он уже их присвоил и растратил, но теперь никто не потребует, чтобы он их представил, так что его мошенничество останется тайной.
Все факты в отношении мотива выглядят весьма логично и более убедительно, чем те, на которых было основано обвинение против мисс Вэйн.
Но тут возникает вопрос, Вимси. Когда и как был дан мышьяк? Мы знаем, что мисс Вэйн имела мышьяк и легко могла дать его Бойсу без свидетелей. Но обед — это единственное время, когда это мог бы сделать Эркерт, а если что-то в этом деле можно утверждать наверняка, так это то, что яд не был дан во время обеда. Все, что ел и пил Бойс, ели и пили Эркерт и прислуга, за исключением бургундского, которое сохранилось, было подвергнуто анализу и оказалось безвредным.
— Знаю, — отозвался Вимси, — но именно это и кажется мне ужасно подозрительным. Ты когда-нибудь слышал, чтобы обед сопровождался такими мерами предосторожности? Это более чем странно, Чарльз. Херес служанка разливала прямо из только что откупоренной бутылки, потом суп, рыба и тушеный цыпленок, отравить одну порцию невозможно, не отравив все блюдо, омлет был столь демонстративно приготовлен прямо за столом руками самой жертвы, бутылка с вином была запечатана и помечена, остатки обеда съедены прислугой… Создается такое впечатление, что этот человек специально позаботился составить такое меню, которое не вызовет никаких подозрений! И вино — это последний штрих, который делает все происходившее просто невероятным. Не хочешь же ты сказать мне, что не считаешь странным, что в самые первые минуты болезни, когда все считают недуг совершенно обычным и когда любящий родственник должен быть по идее преисполнен тревоги за больного, невинному человеку может прийти в голову обезопасить себя на случай обвинения в отравлении? Если он сам был невиновен, значит, он заподозрил что-то. А если он что-то заподозрил, то почему не сказал об этом врачу — тогда больному были бы сразу же сделаны соответствующие анализы! Почему ему вообще могло прийти в голову обезопасить себя на случай обвинений, когда никаких обвинений не выдвигалось? Это имело смысл только в том случае, если он знал, что подобное обвинение было бы обоснованным! А потом не надо еще забывать о сиделке.
