– Что-что?
– Ты, наверное, очень гордилась своей Бонни?
Ева застыла.
– Кто это?
– Я едва ее вспомнил – их было так много… Странно, что я забыл ее, ведь она и впрямь оказалась особенной. Она боролась за жизнь до конца. Ты знаешь, что дети очень редко сопротивляются смерти? Чаще всего они смиряются с неизбежным и покоряются судьбе. Именно поэтому теперь я редко выбираю детей. Это все равно что убить беззащитную пичужку.
– Кто это говорит?
– …Птица сначала трепещет, но стоит сдавить ее посильнее, и она затихает. Твоя Бонни была не такой.
– Лживый сукин сын! – хрипло крикнула Ева. – Или ты псих?
– Уверяю тебя, я не болен. Или – не просто болен. Не так, как Фрейзер, хотя у меня тоже есть самолюбие. Во всяком случае, я никогда не приписывал себе чужие дела, как он.
У Евы подогнулись ноги, словно кто-то с силой ударил ее ногой в живот.
– Фрейзер убил мою дочь.
– Ты уверена? Тогда почему он не сказал тебе, где он ее зарыл? И где он закопал остальные тела?
– Потому что он был жестоким, бессердечным негодяем.
– Он этого просто не знал.
– Он знал. Просто он хотел, чтобы мы страдали и после его смерти.
– Это верно, но это не все. Фрейзеру ужасно хотелось прославиться, вот он и признавался в убийствах, которых не совершал. Сначала меня это даже разозлило, но потом я решил, что так будет лучше. Кстати, я разговаривал с ним, пока он был в тюрьме. Я представился репортером, и Фрейзер на это клюнул. Впоследствии он несколько раз перезванивал мне, и я сообщил ему кое-какие подробности, которые он открыл полиции.
– Но его взяли с поличным, когда он убивал Тедди Смайлса.
– Я не утверждаю, что Фрейзер – невинный ягненочек. На его совести Смайлс и еще четверо детей. Но все остальные – мои. – Неизвестный немного помолчал и добавил:
– Включая маленькую Бонни Дункан.
Еву трясло с такой силой, что она еле удерживала возле уха прыгающую телефонную трубку. Справиться с собой она не могла, хотя и уверяла себя в том, что это звонит обыкновенный псих, извращенец, которому доставляет удовольствие делать ей больно. Во время суда над Фрейзером она получила три или четыре подобных звонка, так что происходящее не было для нее совершенной новостью. И все же… все же в голосе незнакомого мужчины звучали какая-то непонятная уверенность и спокойствие, объяснить которые Ева не могла. Надо заставить его говорить, решила она. Только так она сможет убедиться, что он лжет.
– Но ты сказал, что тебе не нравится убивать детей, – промолвила она.
– Теперь не нравится. Но тогда я экспериментировал. Мне надо было узнать, стоит ли овчинка выделки. – Мужчина кашлянул. – Бонни почти убедила меня в том, что дети – имен то, что мне нужно, но следующие двое меня разочаровали.
– Но почему… зачем ты звонишь мне?
– Потому что мы с тобой накрепко связаны друг с другом. У нас есть Бонни.
– Ты лжешь, негодяй!
– То есть я хотел сказать, что Бонни есть у меня. Вот сейчас я гляжу на нее. Должен сказать, что, когда я предавал ее земле, она выглядела гораздо лучше. Как печально, что все мы в конце концов превратимся просто в кучу костей.
– Ты… ты смотришь на нее сейчас?
– Я помню, как она шла ко мне по дорожке парка, когда они с классом выехали на пикник. Она ела земляничное мороженое, и ее рыжие волосы сверкали на солнце словно медь. В ней было так много жизни… Я просто не смог удержаться.
Темнота. Темнота окружила ее. Только бы не потерять сознание!
– В тебе тоже есть эта искорка, этот огонек жизни – непокорный и смелый. Я уверен в этом. Только ты гораздо сильнее своей дочери.
– Я… я сейчас повешу трубку, – прерывистым голосом сказала Ева.
– Да, я уже давно заметил, что ты… там… немного не в себе. Должно быть, это от неожиданности. Но я уверен: ты скоро опомнишься, Ева Дункан. Не беспокойся, я обязательно позвоню тебе еще раз.
– Будь ты проклят! Зачем?!
Он молчал несколько секунд, потом сказал:
– Потому что так надо, Ева. Наш сегодняшний разговор только убедил меня в том, о чем я догадывался. Ты необходима мне. Я ощущаю твои чувства и эмоции как приливную волну, которая несет меня все быстрее, все выше… И это восхитительно – других слов я просто не подберу.
