— Занятно, — произнесла я. — И вы так уверены, что все до единого завидуют вашей жизни?
— Завидуют все, — убежденно произнесла модель, — но одни способны в этом признаться, другие же готовы утопить таких, как я, в помойной яме, но никогда не признаются.
— Полагаю, что вы все же ошибаетесь, — произнесла я. — Мне незачем лукавить, я не привыкла это делать. Но я не завидую вашей жизни. Она просто не для меня. Я могла бы завидовать своим коллегам-журналистам, когда им удается сделать хорошую статью, могла бы позавидовать своей подруге, которая достала какую-то невероятную шмотку. Но вам-то… С какой стати мне завидовать вам, если у нас совершенно разные сферы жизни, разный круг общения, и нужен какой-то невероятный случай, чтобы наши дороги пересеклись.
— Как на выставке, например. — Теперь в ее голосе слышалось торжество. — Вы складно умеете говорить, Леда. Леда, черт возьми! Это ведь тоже не ваше имя, вы сами его себе придумали. Не верю, что ваши родители были полными идиотами и назвали вас так.
— А вот в этом вы не правы. Сама встречала Елисея, Наину и Германа и даже училась с одной Ярославной. Уж очень ее родители любили «Слово о полку Игореве». А другие были фанатами Пушкина, если так можно сказать. Так что ничего странного. Да забудьте вы мое имя, не берите в голову. Не в имени ведь дело.
— Нет, не в имени. Но вы, когда называете свое, всегда слышите удивленные возгласы и думаете о своей значительности. Конечно же, это гораздо лучше, чем Таня, Вера или Маша.
— Или Дина, — дополнила я. — Разумеется, это гораздо лучше.
— Я Диана, — высокомерно напомнила модель, — но вам только и остается бравировать своим редким именем, а я могу что-то получше. Помните, я упомянула про выставку, где мы однажды случайно встретились? На этой выставке я увидела вазу, которая мне очень понравилась. Но художник, видно, тоже возомнил о себе черт знает что. Он мне отказал, причем сделал это прилюдно, стараясь как можно сильнее унизить меня. И вы полагаете, что ему это удалось, а я молча проглотила обиду?
— Я полагаю, — спокойный тон давался мне с большим трудом, — что под давлением банкира Ивлева, который был вашим любовником, выставку Карчинского закрыли.
— Правильно полагаете, — засмеялась модель. — Только это еще не все. Я не выношу, когда что-то происходит не по-моему. Это доводит меня до бешенства. Если я хочу что-то получить, то я все равно получу это. Любым способом, заметьте.
— Как это понимать — «любым»?
— А вот так и понимайте. — Она снова смеялась. — Художник думал, что он один такой умный. Прикинулся бедной овечкой, выставку закрыли, вазу украли… Бедный и несчастный, впору доставать носовые платки и пускать по кругу шляпу для сбора пожертвований.
— Вы полагаете, что вазу не украли?
— Что я полагаю, вас совершенно не касается. — Голос модели стал насмешливым. — Но ваза могла находиться где угодно, а теперь она находится у меня.
— Как у вас? — теперь я растерялась.
— А вот так. Не знаю, художник ли это хотел загладить свою вину, или у меня появился тайный обожатель, но вазу я получила. И теперь она здесь, сейчас прямо передо мной. Она моя, и я могу делать с ней все, что угодно. Поставить на стол, чтобы любоваться ею каждый день, или убрать в шкаф, чтобы она пылилась там среди ненужных вещей, разбить, наконец, если она мне надоест. Вот так и получается, что одни всю жизнь мучаются, терзаются в бесплодных усилиях, а другие получают все, что только пожелают. Это и есть самое главное в жизни — иметь все, что тебе захочется.
— А вы не боитесь, Диана, что я сообщу художнику о пропаже? Ведь он действительно волнуется из-за того, что вазу украли. У него из-за этого крупные неприятности.
— А мне совершенно плевать на неприятности других, — сказала Диана. — Меня это не касается. Только ведь вы, Леда, ничего ему не скажете. И даже не думайте мне возражать.
Я привыкла получать все, что захочу, и не собираюсь никому отдавать то, что мне принадлежит. Я лучше разобью эту вазу, но к художнику она не вернется. Вы поняли? А если захотите полюбоваться ею, то приезжайте ко мне в гости.
