— Так мальчишки говорят. Сходите сами в кампус, порасспрашивайте.
— Вы ее не любили.
— Да, не любила.
— Вы ей завидовали?
— Завидовала?
— К примеру, ее голосу.
Тереза фыркнула.
— Или успеху у мальчиков?
— Я уже сказала, что она просто шлюха, и больше ничего.
— Ну а Бруну и Валентин?
— Что — Бруну и Валентин?
— Ответьте на вопрос, — сказал Карлуш.
— Не слышу вопроса.
— Давайте-ка лучше о группе, — сказал я, пытаясь утихомирить Карлуша, который, судя по всему, опять закипал. — Расскажите о вашем конфликте.
— Мне перестала нравиться музыка, которую мы играем.
— Я имел в виду, как происходила ссора. Повздорили и разошлись? Или кто-то объединился против кого-то?
— Не знаю, чем все это закончилось. У меня было свидание в Байру-Алту.
— Не с саксофонистом ли, случайно? — спросил я, и она оторопела.
— Нет, не с ним, — сказала она так тихо, что нам пришлось податься вперед, чтобы расслышать.
— Чем еще он занимается, кроме саксофона?
Она не ответила. Лишь сунула палец в рот и закусила ноготь.
— Этот саксофонист… не он ли читает вам в университете лекции по химии?
Она кивнула. В лиловом глазу показалась крупная слеза. Она принялась внимательно изучать свою коленку.
— Разве не с ним вы были в тот вечер, когда произошла ссора в группе?
Она мотнула лиловой гривой волос.
— И вы его не видели? — спросил я.
Она прикрыла веки, и крупная фиолетовая слеза скатилась по ее щеке.
— Может быть, тем же вечером позже вы видели его с Катариной Оливейрой?
— Она украла его! — выпалила девушка и шмыгнула носом. — Украла у меня!
— И потому в отдел по борьбе с наркотиками поступил звонок, что университетский преподаватель химии производит и распространяет экстези?
Вскочив, она схватила с отцовского стола бумажные салфетки. Лицо у нее было в слезах, как после побоев.
— Где вы были вчера вечером?
— В «Алфаме» на празднике.
— Как долго?
— Почти весь день я провела дома, занималась, а потом часов в семь за мной заехали друзья.
Я велел ей записать имена этих друзей и их телефоны.
— А вы так и не сказали мне, что произошло с Катариной, — сказала она.
— Вчера вечером она была убита.
— Но я ее и пальцем не трогала! — поспешно сказала она. Авторучка застыла в ее руке.
— Как вы думаете, Валентин либо Бруну находились с ней в сексуальной связи?
— Валентин, тот точно был. Ведь это он нашел ее. А Бруну не был. Боялся Валентина.
— Как это «нашел»?
— Услышал ее пение и притащил в группу.
— А почему вы думаете, что у них были сексуальные отношения?
— Ну, это в духе Катарины.
— Но вы же ничего такого не видели, правда?
Она подняла глаза.
— Нет, — сказала она. — Ничего такого я не видела.
Мы поднялись, чтобы уйти.
— Вы ведь не расскажете полицейским в отделе наркотиков, что это я звонила? — спросила она.
— Если ваш преподаватель невиновен, то скажу.
Она только покачала головой.
— Ну а вы сами? Невиновны?
— Они пытаются доказать, что я помогала ему в изготовлении, но это не так.
— А распространяли?
— Нет, — сказала она и поджала губы.
— В день гибели у Катарины в крови были следы экстези.
— Я тут ни при чем. Я ей ничего не давала.
— Ну а Валентин и Бруну?
— Нет, — сказала она резко, решительно.
Явно ложь.
Я пристально посмотрел ей в глаза, и она не выдержала — отвела взгляд. Она лихорадочно соображала, как поправить ситуацию, как понравиться мне. Малопривлекательная девушка. И к тому же лгунья.
— Чтобы понять Катарину, — сказала она, — надо было слышать ее голос. В нем было столько боли.
Мы ехали по пустынным улицам Лиссабона в первый по-настоящему знойный летний день. С запруженной, как обычно, толпами народа Кампу-Гранде мы спустились от Салданьи к гигантской развязке у Маркеш-де-Помбал и въехали на безмолвную, жарившуюся на солнце Ларгу-ду-Рату.
— Ну и дрянная же девчонка эта Карвалью, — процедил сквозь зубы Карлуш, так, словно рот его был полон гвоздей. — Такие, как она, только зря небо коптят — ноль без палочки, а туда же! Строит из себя, а сама выросла на всех этих ублюдочных салазаровских лозунгах и ни шагу от них не отступит! Привыкла получать что хочет, а если не удается, пускай и другие не имеют. Доносит на всех, спасая собственную шкуру. Врет и не краснеет. И все время начеку, чтобы сказать то, что вам хочется услышать. Льет грязь на своего преподавателя, обливает помоями Катарину, а потом вдруг — здрасте пожалуйста! — и он пропищал: — «Чтобы понять Катарину, надо было слышать ее голос. В нем было столько боли». Можете быть уверены, что не сама она это придумала. Ха! Все они одним миром мазаны!
