— Конечно…
— А зря! Сама я в это все ни капельки не верю. Так не бывает! Это психика шалит. Я разрыдалась, кинулась умыться. Потом вернулась и… надписи уже не было, а чашка стояла пустая и чистая. Как думаете, галлюцинации от нервов наносят мозгу необратимый урон? Я потом когда-нибудь снова смогу успокоиться?
— Так, — Морской окончательно опомнился и даже не стал шутить, про то, что «Ирина» и «успокоиться» — это антонимы. — Перестаньте! Все в порядке. Всякое бывает, и сонному измученному человеку может привидеться, что угодно… Это не повод паниковать.
— Может, и так, — заверила Ирина. — Но я все же испугалась. И помчалась куда глаза глядят. Выскочила на улицу, назвала таксисту ваш адрес, потом только опомнилась — зачем вам мои истерики? Хотела развернуть машину, но… кое-что еще случилось… И я, раз уж поехала — зашла. Это очень плохо? При Ярославе я к вам домой поехать ни за что не решилась бы. А тут уже два раза. Теперь-то можно… Хоть какой-то плюс… Что я несу! — Она схватилась за виски и закачалась, как сомнамбула. — И, кстати, вы себе думаете, что я сумасшедшая, а между тем в такси обнаружилось вот что: я заглянула в сумочку и поняла, что в ней кто-то рылся. Сегодня наш Горленко вернул мне лист из моего дневника. Следствие же закончилось. Я точно знаю, что лист был в сумочке перед тем, как я зашла в номер. Я видела его, когда доставала ключи. А теперь листа нет. Одно из двух — или и лист мне тоже привиделся, но тогда и Горленко тоже, и вы, и вообще вся эта жизнь, или пока я — ошарашенная надписью и кофе — глушила слезы в ванной ледяной водой, преступник зашел в номер и выкрал из моей сумочки все, что захотел. А захотел он только лист дневника. Что вероятнее?
— Очевидно, что…
— Если второе, то ведь этот же преступник мог написать и стереть надпись! И налить, и выпить кофе… То-то! И кто тогда тут сумасшедший? — Как всегда, нуждаясь в защите, она принималась атаковать.
— Похоже, я, — вздохнул Морской невнятно.
— Нет, все же я, — Ирина опять нашла, чему возражать. — Рецепт-то кофе тайный. Его передавали из поколения в поколение в семье у Грохов. И почерк! Почерк! Почерк!
Морской попытался, не обращая внимание на Ирину, последовательно воспроизвести в голове все услышанные только что факты. Ситуация, безусловно, требовала расследования.
— Почерк и вкус кофе вам могли померещиться, а остальное — проделки злоумышленников, — сказал он твердо. — Знаете что? Там, — он показал рукой в сторону соседней квартиры, хотя имел в виду совсем не ее, а расположенную с той стороны дома улицу, — сейчас ждет последнего трамвая Горленко. Он не так давно ушел и наверняка еще не уехал. Мы срочно должны или вызвать милицию, или сообщить Николаю, что случилось. Мне больше по душе идея с Николаем!
Он протянул руку в прихожую, схватил плащ и с криком «Вперед!» кинулся вниз по ступенькам.
Ирина, к счастью, поняла все с полуслова.
Увы, когда они выскочили из подъезда, на противоположной стороне улицы как раз стоял трамвай. Сел в него Горленко или уехал раньше, осталось неизвестным, но на остановке, когда трамвай отчалил и, словно бы в насмешку, озарил пространство снопом веселых искр, никого не осталось.
По инерции Ирина с Морским кинулись в погоню. Вернее Ирина — с упорством одержимца, отчаянно и резко, как бегают подростки, чтобы выплеснуть горечь и обиду — мчалась за трамваем, а Морской — за ней, с нелепым: «Стойте! Это бесполезно! Да перестаньте издеваться надо мной!»
— Вот это скорость! — пропыхтел он, когда бывшая жена, осознав тщетность своих попыток, развернулась и, обнаружив Морского далеко позади согнувшимся в три погибели, прибежала обратно. — Как вам это удается? Вы уже почти до Госпрома добежали! — Он все никак не мог восстановить дыхание.
— Балет не терпит слабых, и я все время тренируюсь. Ну и отсутствие вредных привычек, разумеется. Что вам тоже не помешало бы, — ответила Ирина, не упустив возможности упрекнуть бывшего мужа за пристрастие к табаку.
— Отсутствие? — Морской насмешливо приподнял одну бровь, но по ответному удивленному взгляду понял, что попал пальцем в небо. — Но Лариса-то хоть курит?
