— Все верно, — улыбнулся хозяин и подмигнул псу: — Старик, дай пять, нас узнали! — Дейк, нехотя поднявшись на задние лапы, ткнулся передними в ладони хозяина и, опустившись обратно на пол, отошел за ширму. — Мы всю страну когда-то исколесили с гастролями. — Старичок кивнул на фото: — А Валюшенька еще и в труппе государственного театра успела послужить. Большая честь и прописка были гарантированы. Я-то так, с переменным успехом. То здоров — то болен. А она — настоящая звезда. После войны нам, конечно, несладко пришлось: сын погиб, дом сгорел, Валюшенька осталась инвалидом, потому что однажды после бомбежки побежала вместе со всеми в раскуроченную кондитерку за горячей патокой и из-за давки чуть не упала в чан. Повисла на краю, в последний момент уцепившись руками за бортик… Хорошо, добрые люди нашлись — обратно затянули. Но Валюшенька очень сильно обожглась, бедняжка… Домой ползком добралась. — Он снова сделал глоток из своей фляжки. — Врачи после войны сказали: — Полная подвижность не восстановится. Валюшенька не выдержала, тронулась умом. Вот так-то! На выборы вы ее точно бы не позвали…
Воцарилась долгая пауза.
— Да мы не агитаторы вовсе! — почти что извиняясь, протянула Лара.
Старичок, словно не слыша, продолжал:
— В последние годы Валюша всегда сидела тут у трюмо, все собиралась на репетицию. Образы всякие себе придумывала странные. То клоунский нос из гумоза налепит, то волосы распустит, как Клеопатра, и тренирует улыбку… Ох… Гневалась, если мы с Дейком пытались объяснить, что все мы уже списаны, все на пенсии. Она ведь в юности выступала с акробатами, наездницей была отличной, еще и мне ассистировать успевала. А потом в дрессировщицы пошла. Сценический век дрессировщиц длинный, вот она и хотела подольше задержаться на работе…
— Как печально, — не удержалась Света.
— Да что вы! — всполошился старик. — Пока живем — печалиться не смеем! Это все жизнь, девочки! И нужно радоваться, что она есть, какая б ни была. Валюша моя вот уже два года, как покойница. И я сейчас понимаю, как был с ней счастлив всегда. Даже в последнее время. Подумаешь, сердилась! — Дрожащими руками Кондрашин поправил фотографии на трюмо. — Да вы садитесь, что же вы стоите! — Он отодвинул столик, освобождая место. Ларочка скромно опустилась на угол дивана, а Света собиралась сесть на пуфик у трюмо.
— Нет-нет! — схватившись за сердце, вскрикнул хозяин. Все замерли. Он с большим почтением взял Свету под локоть и усадил в кресло по другую сторону стола. — Прошу меня простить, но там сидеть нельзя. Это Валюшенькина обстановка, — пояснил, указывая в сторону трюмо. — Я ничего тут не меняю с ее смерти. Вы можете не верить, но когда всерьез болею — не как сейчас, а прям совсем-совсем, — она приходит, садится на свой пуфик и строго говорит: «Кондраш, гад чертовый, харэ дурить! Дуй на работу! Дейка-троглодита кто кормить будет?» И знаете, мне это помогает…
— А что у вас болит? — вмешалась Света. — Мы можем вам помочь? Моя подруга — врач, и я немного тоже подрабатывала в больнице. — Тут она вспомнила про свою роль и цель визита: — Вообще-то мой папа — известный доктор, и…
— Да! — Ларочка тоже опомнилась и принялась изображать желающую нажиться на подруге аферистку. — У них квартира вся в роскошном гинекологическом ампире. Обзавидуешься!
— Ампиром мне уж точно не поможешь, — улыбнулся старичок. — Моя болезнь не лечится. Больна душа. Аж с юности. Едва какое беспокойство, прям чувствую, как вот тут, — он ткнул себя в грудь, — все горит. Там зреет боль и шепчет: «Выпей, станет легче!» Вот я и пью… А мне нельзя. Я останавливаться не умею. Поэтому, как начинаю пить, на улицу не выхожу. Домашняя настойка не так сильно убивает, как уличное пойло… Тут все закончится, — он обвел пространство рукой так, будто вокруг было много-много фляжек с настойками. — Я, может, и угомонюсь. А если выйду — все, пиши пропало. Свяжусь с компанией, усну в помойке. Опять соседка будет горланить, что я, скотина, Дейка ей подкинул…
— Так вы, выходит, не больны, а просто алкоголик? — невесть зачем спросила Света.
