Они непременно вместе рассмеялись бы, но тут из комнаты раздался страшный грохот. Заскочив в дом, Морской увидел обломки книжной этажерки и робко пытающуюся поставить их на место Ирину.
— Я потянулась к книге с верхней полки, и вот, — растерянно сказала она.
— Вы влезли на самый верх, чтобы пробраться к форточке и нас подслушать! — безжалостно констатировал Морской.
— Да, — согласилась Ирина. — Так и было. За полки — извините. Все было хорошо, но я пошевелилась, и вот… — И тут же радостно и бодро сообщила: — Что ж, раз всё уже понятно, считаю, что мы можем доверить вам, Горленко, тайну. Мою тайну про дневник…
* * *
Иногда Галочка жалела, что дома нет самовара. Чаепитие с баранками выглядело бы тогда стилистически оправданным. Впрочем, все и так шло неплохо. Ирина уютно примостилась на табуретке между подоконником и столом и выглядела вполне удовлетворенной. Сначала, когда Галочка только вернулась из магазина, и Морской попросил ее занять гостью, Ирина пыталась спорить, мол, и чаевничать сейчас не время, и этажерку она хочет починить собственноручно, и вообще разговоры о ней без нее считает верхом неприличия, но мужчины были непреклонны.
«“Мужчины”, а не один Морской!» — крутилось в мыслях Гали. Вернувшись с базара и обнаружив в квартире Николая, к тому же видя, что Морской его визит отныне свинством не считает, она ужасно радовалась. Внешне, конечно…. Галочка благоразумно сделала вид, что удивляться нечему, и приветливо поздоровалась с Колей, но на самом деле ждала момента, когда сможет спросить мужа, что происходит. Вместо этого Морской заговорил о другом. Причем еще и не с Галочкой, а с Ириной.
— Я знаю, что и как рассказать Горленко правильно, — сказал он гостье на кухне, пока Коля возился с полками в комнате. — Легенда почти соответствует правде: в вашем дневнике много личных подробностей, которые вы не хотите передавать в чужие руки. Я подниму эту тему осторожно, а вы наверняка наговорите лишнего. Хотите обезопасить себя — не мешайте, — и добавил уже более мягко для Галочки: — Пожалуйста, пообщайтесь немного без нас. Отвлеки ее чем-нибудь!
Вот Галя и отвлекала. Кажется, даже успешно.
— Обычно я себе такого не позволяю, — говорила Ирина то ли о противопоказанных балеринам бубликах, то ли о сломанной этажерке, то ли в целом о своем внезапном визите. — Но сейчас столько всего навалилось, что мне уже, кажется, можно всё.
— Кстати, о «можно всё», — Галочка почувствовала себя хищницей, но решение уже созрело. — Я, конечно, никогда не предполагала, что увижу вас лично. Но думала, если увижу, спросить… Это не совсем вежливый вопрос…
— Любопытно! — Ирина вопросительно вскинула брови и, кажется, ни капли не смутилась.
— Только не обижайтесь, — попросила Галочка. — Просто если я сейчас не отважусь, то уже никогда не спрошу. А мне действительно интересно. Как же так вышло? Вот вы живете с Владимиром и вполне счастливы, а потом — оп — в одночасье решаете все разрушить. И всего через два года выходите замуж снова.
— «Всего»? — переспросила гостья. — Вы поразительный человек, девочка. Я, да и большинство моих знакомых, сказали бы «целых два года». — Она улыбнулась немного лукаво и посмотрела на Галю, как на маленького ребенка. — Но ваш вопрос мне понятен. Его многие задавали. Обычно я, кстати, не отвечаю. Но вам, конечно, расскажу как есть. И передайте это все Морскому при случае. Он сам не спросит, а напридумывал уже себе наверняка каких-то гадостей. — Галочка хотела возразить, но Ирина не дала вставить и слова. — Я не была знакома с Ярославом, пока жила в Харькове, — твердо сказала она так, будто защищалась. — И от Морского я уезжала вовсе не из-за «удачно подвернувшегося иностранного инженера», как судачили мои коллеги в костюмерной и как, наверное, думаете вы.
— Совсем не думаю, — заверила Галочка. — Я о другом…
Ирина будто не слышала.
— Столицу переводили в Киев, часть нашей труппы обязана была уезжать, и я не стала противиться судьбе. Морской знал почему. Хотя бы потому что, работая в столичном театре, когда-нибудь поехать в зарубежные гастроли и увидеться с матерью шансов было в разы больше, чем если бы я оставалась в Харькове. Никакого конкретного плана в то время у меня не было, ни о каком повторном замужестве я не думала. — По тону Ирины было не совсем ясно, оправдывается она или обвиняет Галочку в подозрениях, которые той, кстати, даже в голову не приходили. Но объясняться было некогда. Ирина продолжала: — И тут появился Грох. Как выяснилось, наши семьи были связаны давней дружбой. Давным-давно, когда их страна только создавалась, Чехословацкое правительство заседало в Париже, и моя бабушка, живущая уже тогда во Франции, была дружна с сотрудниками и во многом даже помогала им. Другими словами, Ярослав — племянник близкого друга моей семьи. А кроме этого он — честный коммунист и инженер, регулярно приезжавший в 1930-е из Праги в Ленинград. Узнав о наличии у Грохов такого интересного родственника, мои родные попросили его разыскать меня в Союзе и… Вы уже, наверно, догадались. Планировался брак по расчету. Ярослав приехал из Ленинграда в Киев как бы просто погулять, пришел на спектакль и словно потерял голову от страсти ко мне. Мы создавали видимость бурного романа, мотались как сумасшедшие — то он ко мне в Киев, то я к нему в Ленинград. Он осыпал меня при встречах цветами, я в разлуке обрывала телефон его гостиницы… Еще мы беспрерывно слали друг другу письма и телеграммы. Особенно телеграммы — уж их-то точно внимательно изучат. При этом, оказываясь наедине, мы чувствовали себя неловко и старались даже особо не разговаривать. Сейчас я понимаю, как это было глупо. О! Столько зря потраченных ночей… Если б я понимала, что он уйдет из жизни так рано, то… — Ирина опустила голову, запнувшись, но через миг уже была способна снова говорить. — Когда он обратился к руководству с просьбой позволить наш брак, никто не удивился. Все уже привыкли, что я кругом таскаюсь за своим «другом сердца». Он был на хорошем счету. Поэтому чинить препятствия не стали. Предупредили лишь, что мне дорога за пределы СССР закрыта. И если он и правда собирается связать со мной жизнь, пусть остается в Союзе. Наш план рухнул. Понятно, что Ярослав должен был спокойно уехать к себе, сообщить моим родным в Париж о нашем провале, извиниться перед дядей, что не помог его друзьям, и жить себе дальше. Но он был чудак из тех, что никогда не сдаются. Сказал: «Посмотрим, как они обойдутся без моей работы в Праге» и вдруг прибавил: «Но есть серьезный риск, что обойдутся, а я без вас уже не проживу». — Ирина улыбнулась, вспоминая. — Меня как током ударило. Я поняла, что все эти полгода были не из-за просьбы моей бабушки, а… из-за меня. И это новое восхитительное чувство — знать, что ты кому-то, сама того не зная, действительно нужна — меня сразило наповал. Все прежние поклонники мной, безусловно, восхищались, но рисковать репутацией, всерьез связываясь с барышней «из бывших», никто не мог. Чему я, честно говоря, была ужасно рада — прекрасно, когда легко отшить навязчивого ухажера простейшей фразой: «Вот у нас, в институте благородных девиц…» — Теперь ее улыбка стала мрачноватой.
