Ему, человеку опытному и прозорливому, всегда казалось, что если, не дай Бог, он умрет, они, эти его партийные товарищи, тоже окажутся в сложном положении. Грубо и прямо выражаясь, пока он жив, все эти Зиновьевы, Каменевы, Бухарины, Троцкие, Томские и Сталины были как за каменной стеной. Все решал он, и все сбывалось по его воле и предвидению.
На тот раз все обошлось. Отдых довольно быстро восстанавливал силы. Тем не менее зима 1921/22 годов и последующая весна потребовали от него огромных усилий. Чего за это время только не произошло и чего не случилось! И все это представляет для любознательного читателя огромный интерес.
Перечислю лишь отдельные события.
Писать о Ленине — это писать еще и биографию гигантской страны. Для всех нас прошлое мелеет в дымке времен, в том числе и самое недавнее. Но согласимся, что в когтистых руках прошлого наше будущее. Написал бы Петр I другой указ о престолонаследии — и, может быть, не возникла бы чреда дворцовых переворотов XVIII века. Надо сказать, что и появление Сталина на авансцене русской истории — это все та же сопротивляющаяся воля Ленина.
Троцкий — второе лицо в событиях Октября семнадцатого года в России и, возможно, один из главных претендентов на роль первого лица после смерти Ленина. Троцкий, «всухую» обыгранный Сталиным в жестоком марафоне за власть и высланный из страны, написал в изгнании двухтомную монографию о бывшем partei-genosse. Главная мысль книги бывшего председателя Реввоенсовета Республики и члена Политбюро — это ничтожность нового вождя, вскарабкавшегося на оставшееся после Ленина властное место. Троцкий здесь приводит много разнообразных и порой ярких характеристик Сталина, и собственных, и современников: «вождь уездного масштаба» (Каменев), «гениальный дозировщик» (Бухарин) и прочие.
Троцкий — опытный писатель, порою превосходящий Ленина в яркости стиля. Но за его огнедышащей риторикой холод и алгебраический покой жизни. Это пафос отрицания, сомнений и уточнений. Здесь нет народной боли и пронзительной веры в лучшее будущее, которые звучат в каждом пассаже Ленина. Впрочем, это сугубо личное замечание.
В своем исследовании Троцкий анализирует сталинский путь, и особенно занимают его вопросы старта. Здесь есть определенная горечь: как же так, он, Троцкий, такой умник, а его обскакал недоучившийся семинарист. Надо, как уже было сказано, обязательно иметь в виду, что желтоглазый Сталин по всем статьям переиграл своего в высшей степени сильного соперника, и поэтому в интонациях исследования Троцкого клокочет естественная ярость. Тем не менее есть смысл прислушаться к его аргументации.
Сначала автор говорит о том — и это так! — что Ленин в начале века сосредоточил в своих руках всю фактическую организационную работу по партии. Это означало только одно: переписывался, переговаривался, знал лично, следил за судьбой своих товарищей. Сам Лев Давидович, в отличие от Ленина и Сталина, был организатором совсем другого масштаба. Он не любил черновой работы. Его стихия — лозунг, призыв, идея. Все остальное должны доделывать менее одаренные товарищи. Троцкий скорее мастер эскизов, нежели тщательной отделки и законченных работ.
Он слишком самоуверен, слишком начитан, он, как и в юности, когда учился в реальном училище в Одессе, всегда — «первый ученик». Он все знает, он все прочел, он видит себя человеком всемирной истории.
Он выбился из среды, где водились деньги, но не коллекционировали книг. Его отец — наполовину крестьянин, наполовину помещик. Сам Троцкий, вопреки своему интеллигентскому виду, хорошо знал сельский быт и жизнь городских низов.
Он революционер-индивидуалист с младых ногтей. Он гордится своей образованностью, знанием иностранных языков, цветистым стилем своих произведений, моторностью и пафосом своих речей. Его именитые товарищи по партии и вожди писали и говорили по-другому. Тем не менее — это надо твердо запомнить — он был ближайшим соратником Ленина по революции семнадцатого года и в послереволюционную эпоху, вплоть до ленинской смерти.
Переписка Ленина в начале нынешнего столетия, которую он вел лично и через Надежду Константиновну Крупскую, практически охватывала всех известных революционеров соответствующего направления. Партия по своему объему была таковой, что один человек еще мог ее обозреть. По некоторым, весьма приблизительным, подсчетам, в 1898 году — год образования — в партии состояло не более пятисот человек, и несколько больше в дни после II съезда.
