В доме на улице Виа Венето царит суматоха. Она повсюду: на ступенях, на площадке, в подъезде. Непрерывно снуют родственники, друзья, служащие, посыльные, бессчетное количество раз поднимаясь и спускаясь по ступеням в повседневных хлопотах. Но на третьем этаже стоит гробовая тишина. Ранним утром туда вошли трое. Двое из них задержались на десять минут. Никто не видел, как они вошли или вышли. Третий, оставшийся в комнате, не подавал никаких признаков жизни. Не слышно, как хлопают дверцы шкафов или двигаются ящики. Безмолвный сосед. Идеальный, можно сказать. Кажется, вечером перепил, и друзья втащили его в дом, чтобы проспался. А может быть, работает в ночную смену и днем отдыхает. Да мало ли причин? Важно одно: человек в квартире, а его не слышно.
Пожилой сеньор с усиками поднимается по ступеням, опираясь на палочку. Его сопровождает человек в костюме от «Армани». Приблизившись к запертой двери на третьем этаже, за которой не слышно ни шороха, помощник с неожиданно громким усилием пытается повернуть ключ в замочной скважине.
— Не торопись! — старик запыхался. — Дай отдышаться!
Помощник слушается. Проходит некоторое время, старик восстанавливает дыхание, и к нему возвращается царственная осанка, и вот уже трость — символ власти, а не костыль. Единственный жест: помощнику позволено открыть дверь. Тот дважды поворачивает ключ, и с легким отвращением вглядывается в помещение. Входят, не церемонясь. Первым — старик, а следом второй, бесшумно закрыв дверную створку.
— Ну и где он? — спрашивает старик.
— Говорят, в комнате оставили.
Оба направляются к распростертому на кровати человеку. Он ранен в плечо, и простыни замараны кровью. По лицу и телу стекает пот. Лежащий одет в рубаху-безрукавку и трусы. Поднимает голову, смотрит на вошедших. Несмотря на унизительность положения, он не выглядит сломленным. Это монсеньор Вальдемар Фиренци.
— Монсеньор, — приветствует его старик с усмешкой на губах.
Фиренци неподвижен.
— Так это вы… — чуть слышно произносит раненый.
— Собственной персоной, — старик обходит кровать и садится рядом с монсеньором, на стул у кровати. — Вы надеялись улизнуть?
— От кого? — С лица кардинала не сходит удивленное выражение.
— Не валяйте дурака, дорогой друг! У вас есть нечто, принадлежащее мне. Я всего лишь намерен вернуть свою собственность.
Фиренци оглядывается на помощника: тот вешает снятое пальто на спинку стула.
— Не понимаю, о чем вы.
Губу священника разбивает пощечина. Изо рта стекает струйка крови. Оправившись от удара, Фиренци видит, что рядом с ним возвышается подручный старика. На лице его застыло ледяное выражение.
— Дражайший монсеньор, мне бы не хотелось использовать против вас насильственные методы, чтобы заставить вас вернуть чужую собственность, но вы крайне меня расстроили. Настолько, что даже не знаю, смогу ли совладать с собой в следующий раз. В конце концов, вы же ограбили меня. — Маэстро склоняется к Фиренци. — Поймите всю серьезность положения, вы — вор! Если нельзя доверять служителям церкви, то кому остается? — Старик встает и задумчиво направляется в спальню. — Понимаете, какие сложные проблемы вы заставляете меня решать? Мои надежды и моя любовь обмануты самой церковью! Господь ниспослал сына своего, чтобы очистить мир от лжи… И что же теперь остается, дорогой мой монсеньор, спрашиваю я вас? — Маэстро смотрит священнику в глаза: — Что же вы натворили?
— Вам прекрасно известно, что я сделал, — отвечает Фиренци.
— Что вы сделали? Что?! — Вот на этом-то, на действиях, и стоит мир! Все мы что-то делаем!
— Не паясничайте, — перебивает монсеньор, и тут же получает новую пощечину, в то же место, что и раньше. Тем самым ему дают понять, что говорить со стариком в таком тоне недопустимо.
