— Так помогите.
— Послушайте, Игорь Павлович… — По укоренившейся привычке Леонидов с первого раза запоминал имена, потому что ничто так не отталкивает человека от собеседника, как небрежное отношение к его персоне. — Послушайте, капитан, нельзя ли мне посмотреть… Ну, что там, в доме, как он лежит, как все: мебель, запахи и прочая обстановка.
— Это еще зачем?
— Предлагаю свою персону в качестве понятого. Понятых-то нашли? Небось эта тетка, которую писатель для своего хозяйства нанял, ревет и толку от нее мало.
— Вы ее знаете?
— Да не знаю я никого. Первый год приезжаю на эту дачу, потому что еще прошлым летом был свободен и отдыхал совсем в иных местах.
— Тогда с чего вы взяли, что тетка, а не девушка?
— Потому что Павел Клишин, по словам моей жены, был красавцем. На даче он наверняка от баб отдыхал, зачем ему еще и здесь молодая да смазливая домработница? К нему небось любовницы приезжали. Неужели охота на отдыхе терпеть скандалы? Нет, он должен был приискать особу, которая ему в матери годится, не иначе.
— Я никак не пойму…
— Ну и не надо. Так можно?
— Ну, пойдемте. Может, вы и вспомните чего. — Михин устал от этого разговора, недомолвок, догадок и непонятной конфронтации и, пропустив Леонидова, пошел следом за ним.
Они вышли на улицу, к желтым, пышно цветущим акациям, Леонидов не сразу даже вспомнил, что это акации, так его выбило из колеи это утро: сначала свет и упоение жизнью, потом воспоминания о работе, от которой он получал когда-то удовольствие, если удавалось раскрыть запутанные дела. Теперь сзади него шел этот капитан Михин, рядом с крыльцом остались два пустых ведра, а Саша испуганно выглядывала из-за двери, прижимая к губам голубой, испачканный кашей фартук.
Клишинская дача была последней в ряду домов на длинной деревенской улице. За ней начинался лес, и грунтовая дорога переходила в шоссе. Подъездов к дому было два: один с улицы, другой прямо с шоссе, к воротам со стороны леса. Строение Павла Клишина было поновее, чем леонидовская дача, вернее, недавно отреставрировано. Под небольшой домик подвели кирпичный красно-коричневый фундамент, покрасили, пристроили еще одну террасочку, отделали под жилую комнату второй этаж. Повсюду еще пахло краской, витал запах влажных опилок и свежей воды. Дом был выкрашен в приятный ярко-голубой цвет, забор также покрасили, гараж был закрыт, окна — тоже, но дверь распахнута, и везде люди, люди, люди…
Леонидов осмотрел и калитку, и забор, и сад, и асфальтовую дорожку, на которой, естественно, не осталось никаких следов.
«Какое бестолковое покрытие, — подумал он. — Зачем асфальт в дачном поселке? Мог бы и песочком дорожку присыпать, а по бокам посадить декоративные кусты. Да, ничего полезного для следствия, одна сплошная каменистая припухлость, черт ее подери вместе с трупом. И что его угораздило погибнуть именно здесь, места, что ли, мало? Пропали выходные — факт!»
Леонидов вздохнул еще раз, уже глубже, и вошел в дом.
Павел Клишин лежал в небольшой кухоньке, руки согнуты, словно пытались зацепиться за чистый, свеженький пол, густые светлые волосы пушистым ореолом раскинулись вокруг головы, одна нога чуть поджата, голова неловко повернута набок, лицом к углу, где висела маленькая иконка. Понять, каким был этот человек при жизни, было сложно, потому что лицо исказилось и посинело, тело утратило форму и словно размазалось по полу, скрадывая вычурной позой и рост, и сложение лежащего человека. Понятно было только, что он блондин и скорее худой, чем толстый. За столом писал заключение об осмотре трупа судмедэксперт, второй оперативник вместе со следователем из прокуратуры что-то обсуждали на улице, толпились соседи-дачники. Все выглядело так же обыденно и рутинно, как Алексей и привык за годы работы в МУРе, когда выезд на происшествие так же неприятен, но так же необходим, как поход к зубному врачу. Что писатель мертв уже не один час, Леонидов, и не заглядывая в листок пишущего эксперта, понял сразу.
— А что там? — кивнул он на прикрытую дверь.
— Будто не знаете? — усмехнулся Михин.
— Давайте исходить из того предположения, что я здесь никогда не был, — хмыкнул Алексей.
