До сегодняшнего дня.
Но все когда-нибудь происходит впервые.
Громадное, рыжее с высоты плоскогорье надвигалось на меня, словно подошва сапога на ротозея-таракана. Ближе и ближе. А гравипривод все не срабатывал и не срабатывал. Я уже различал светло-серый пузырек чистяковского купола и темно-серые черточки капониров, округлый котлован с бурыми откосами отработанного фунта.
Гравипривод молчал.
Я сглотнул и нервно взялся за пестик маневровых. С мольбой взглянул на красный глазок посреди пульта, но он и не подумал сменить цвет на зеленый. «Саргасс» продолжал падать на Астрахань, словно брошенная неведомым гигантом монета, символ скорого возвращения.
— Тля! — выдохнул я и утопил продолговатую кнопку на пестике. Маневровые взвыли, медленно, но неумолимо превращая падение в полет. «Саргасс» отклонился от вертикали, меня вдавило в кресло, и вот я уже не валюсь прямо на чистя-ковскую заимку, а, описав величавую дугу, взмываю над ней. Разворот, маневр, заход на посадку… Самое трудное — это сесть без гравипривода.
Но я когда-то тренировался. И сейчас сел, причем очень удачно. Даже ни одной опоры не сломал.
Утерев вспотевший лоб, я облегченно выдохнул. Но что, ё-мое, стряслось с приводом? Самое неприятное в случившемся — это то, что за последние несколько минут «Саргасс» сожрал вдвое больше топлива, чем требовалось для полета к Луне в обычном режиме. Не считая, конечно, непонятой с приводом, из-за которой все грядущие неприятности и могут произойти. Впрочем, привод можно починить, он прост, как рычажные весы, был бы инструмент под рукой да приборы. А у меня все есть, что я — псих, что ли, без инструмента летать?
Костя Чистяков встречал меня у люка. Улыбающийся, в рабочем комбезе и разбитых горняцких ботинках, с пультом на шее.
— Привет, Ром! Чего это ты лихачил? Настроение?
Наверное, у меня был чересчур озабоченный вид, потому что улыбка медленно сползла с лица Кости, уступив место настороженности.
— Что-нибудь случилось?
— Да, Костя. Случилось.
Чистяков некоторое время молчал, потом осторожно осведомился:
— Это как-нибудь связано… с кораблями чужих?
Я только кивнул. Хотя не знал наверняка — связано ли? А с чем это еще может быть связано? Только с ними, проклятущими. Раз крысы (то бишь наш директорат) приготовились бежать с бригантины — бригантине конец. Это каждый пацан знает.
Костя вздохнул:
— И что им здесь нужно… Столько кораблей, даже дрожь пробирает. А я-то надеялся, что все обойдется, покрутятся и уйдут…
— Да уж, — вздохнул и я. — Почти три десятка. Хватит, чтоб дюжину Волг распылить…
Теперь удивился Костя:
— Три десятка? Да их уже несколько сотен! Ты что, космодром не слушаешь?
Я опешил:
— Сотен? Нет, не слушаю. Часа полтора уже не слушаю.
Вот оно что. Мы дернулись бежать, едва услышали о первой волне инопланетных звездолетов. А они все прибывали и прибывали, оказывается, выныривали прямо из пустоты, подчиняясь загадочной технике чужих.
Ну и дела. Ты, дядя Рома, не иначе стронул камешек, который в итоге породил лавину.
— Ладно, — буркнул я, собираясь с мыслями. — Некогда разговоры разговаривать. Пакуй жратву и на борт. А я пока привод починю.
— А, — догадался Костя. — У тебя привод гавкнулся? То-то я смотрю, ты на горизонтали садился.
— Ненавижу горизонтальную тягу, — вздохнул я. — Но она меня сегодня спасла.
— Ты ее лучше полюби, — проникновенно посоветовал Костя. — А то в следующий раз спасать не станет.
Он такой — мечтатель и добряк. Улыбчивый и мягкий. Сначала я удивлялся, как он умудряется выжить среди наших местных волков с бластами? А потом однажды увидел его в драке. В «Меркурии». Другой человек. В принципе другой. Шесть человек прирезал — ножом, обычным ножом! «Меркурий» до сих пор помнит. Те шестеро, если начистоту, были подонками и грабителями. Настоящей волжской мразью. И были вооружены бластами, правда, пьяны в полный дупель. Они приставали к какой-то девчонке — а оказалось, что Костя ее знает. Ну он и ввязался. Директорат потом приговорил его к крупному штрафу, но кое-кто из местных скинулся и помог Косте монетой — эта шестерка давно уже многим стала поперек горла.
