От того и на сердце камень, у меня у Ильи Иваныча.
— Знать, худа у Муромца память! — отвечает высокий старче — Говорили тебе добры калики, перехожие-переброжие, говорили-приговаривали да наказывали: «Не ратайся ты, Илья, со Святогором! На одну ладонь тебя положит, и другою прихлопнет рукою. Да не спорь ты, Илья, с Волхом — Змеем Огненным! Коли силой не возьмет — возьмет напуском. Ты не ссорься, Илья, и с Микулою! Не иди на род Селянинов! Потому, не простой оратай он, а родня поднебесным владыкам». Не послушал совета ты доброго, а вступился за брата хвастливого. Не гордились бы силой немеренной, жили б долго себе, да счастливо.
— Как прознал ты про речи заветные? С той поры уж минуло долгих тридцать лет, и еще три года, три лета.
Сгинь, нечистый! — кричит Муромец, крест кладет богатырь праведный.
А волхву тому ничего, будто того и надобно.
И смеется кудесник — лес эхом полнится, хохот филина в нем, да рев медвежий слышится:
— Мне ль не знать, Илья, Иванов сын, что пропали твои добры витязи?!
Ты воды испил колодезной, а иначе б до волос седых жил бы сиднем. Чтоб убогие не лили горьки слезы, лютый ворог скорей бы сгинул.
Хоть поклоны клал Илья пред иконою, целовал христово распятие… Не забыл ты, что роду русскаго, роду вольного, не царьградского. На тебя, Илья, не держу я зла, но прогневал Микулу ты Ярого. Его любит мать-сыра Земля, что всегда тебе силу давала. От того стоят знатны витязи, обращенные в глыбы горные.
И снуют в тех горах, и щекочут их хладны дети Стрибога проворные.
Ты один ушел, Илья Муромец, Святогоровым духом согретый. Осушил ты воды студеной корец — и с тобою милость Велеса.
Говорит тогда верный богатырский конь, языком вещим да человеческим: «Ой прости-ка ты меня, хозяин мой. А послушай Владыку Леса. Я служил тебе верою-правдою, так внемли ты вещанью божьему.» — Знать не знался со змеиными гадами, с пастухами лесными коровьими!
Только вымолвил — тьма сгустилася. Объял Илью холод каменный. Тут и жизнь с ним тихо простилася. И окончилось наше предание.
