– Я ведь во всем сознался! – услышали они его крик. – Зачем вы пришли? Сказать им, что я убил вас?
– Я пришел сказать им, что вы не убили меня, – ответил призрак, простирая к нему руку.
И тогда Хорн снова издал дикий вопль и вскочил на ноги. И все поняли, что прикоснувшаяся к нему рука не была бестелесной.
Положительно, это было чудесное спасение! Ничего подобного не приходилось видеть на своем веку ни многоопытному сыщику, ни бывалому журналисту. А между тем все объяснялось очень просто. От скалы постоянно откалывались более или менее мелкие камешки и падали в расселину, образовав там нечто вроде мягкого настила. Старик (кстати сказать, весьма жилистый и крепкий) упал на этот настил и провел там чрезвычайно неприятных двадцать четыре часа, пытаясь вскарабкаться обратно. Уступы скалы все время крошились и обламывались под его ногами, но в конце концов эти самые обломки образовали нечто вроде лестницы, благодаря которой он выбрался из расселины. Этим и объяснялся зрительный обман Хорна, который принял старика за волну, трижды поднимавшуюся, спадавшую и, наконец, застывшую. Так или иначе, перед нашими приятелями стоял Гидеон Уайз, здравый и невредимый, в белом пыльном костюме, со своими белыми волосами и грубым лицом. Впрочем, лицо его было в данный момент гораздо менее жестким, чем обыкновенно. Быть может, миллионерам полезно изредка проводить сутки на скалистом обрыве, на расстоянии вытянутой руки от вечности.
Уайз не только отказался обвинять преступника, но и дал полный отчет об их стычке – отчет, который значительно смягчил вину Хорна. Он заявил, что Хорн вовсе не сбрасывал его со скалы, что край уступа обвалился под его ногами, причем Хорн даже бросился вперед, чтобы удержать его, когда он падал.
– Там, на дне этой пропасти, – заявил Уайз торжественно, – я пообещал Господу всегда прощать моих врагов. И Господь, пожалуй, сочтет меня подлецом, если я не прощу моему ближнему столь малую вину.
Хорна увели под конвоем, но сыщик был уверен, что преступнику недолго придется сидеть в предварительном заключении и что приговор, который ему вынесет суд, будет пустяковым. Не часто убийце удается привести в качестве свидетеля своей невинности убитого им человека!
– Странная история, – произнес Бирн, когда сыщик и прочие исчезли на тропинке, ведущей в город.
– Да, – сказал патер Браун. – Все это не наше дело, но я хотел бы обсудить с вами кое-что. Давайте постоим здесь немного.
Бирн согласился. Наступило молчание, потом репортер внезапно сказал:
– Думаю, вы имели в виду Хорна, когда сказали, что кое-кто говорит не все, что ему известно.
– Нет, – ответил священник, – я имел в виду молчаливого мистера Поттера, секретаря преждевременно оплаканного мистера Гидеона Уайза.
– Знаете, когда Поттер в первый раз заговорил со мной, я решил, что он сумасшедший, – сказал Бирн, – но я никогда не мог вообразить, что он преступник. Он болтал что-то о холодильнике…
– Да, я предполагал, что он кое-что знает, – задумчиво промолвил патер Браун. – Но я никогда не утверждал, что он причастен к этому делу… Меня волнует, насколько силен старик Уайз, чтобы без посторонней помощи выбраться из пропасти.
– Что вы хотите этим сказать? – спросил удивленный репортер. – Разумеется, он выбрался из пропасти, ведь мы видели его.
Священник не ответил на вопрос и внезапно спросил:
– Что вы думаете о Хорне?
– Как вам сказать… Его, в сущности, нельзя назвать преступником, – ответил Бирн. – Он не похож ни на одного преступника, с которым мне приходилось встречаться. Я имею некоторый опыт в этой области.
– А я никогда не считал его никем иным, – спокойно сказал священник. – Пожалуй, вы знаете больше моего о преступниках. Но есть другая категория людей, которая знакома мне лучше, чем вам или даже Нэрсу. Мне приходилось иметь дело с очень многими ее представителями.
– Другая категория людей? – изумленно переспросил Бирн. – Какая же?
– Кающиеся, – ответил патер Браун.
– Я вас не совсем понимаю, – промолвил Бирн. – Вы хотите сказать, что не верите в его преступление?
– Я не верю в его покаяние, – заявил патер Браун. – Я слышал на своем веку много исповедей, и ни одна из них, если только она была искренна, не была похожа на его исповедь. Его покаяние было романтично. Вспомните, что он говорил о клейме Каина. Это взято из книг. Ни один человек на свете, впервые совершивший преступление, не станет так себя вести. Представьте себе, что вы – приказчик или конторщик и что вы в первый раз в жизни украли деньги. Неужели вам тут же придет в голову, что вы совершили преступление, достойное Вараввы? Или предположите, что вы в припадке слепого гнева убили ребенка. Станете ли вы искать исторические параллели и отождествлять ваш поступок с деянием иудейского царя Ирода? Поверьте мне, современные преступления слишком прозаичны и носят слишком частный характер. А почему он вдруг ни с того ни с сего заявил, что не предаст своих товарищей? Ведь этим самым он уже предал их. Никто не просил его предавать или выдавать кого бы то ни было. Да, я знаю, он был неискренен, и я бы не отпустил ему грехи. Хорошо бы мы выглядели, если бы нам приходилось отпускать людям грехи, которых они не совершали.
