Заметив, что художник хмурится, патер перестал улыбаться и продолжал более серьезно:
– Впрочем, этот последний пункт все же нельзя назвать самым существенным. В деле были еще более курьезные детали. Разрешите мне сразу же огорошить вас. Дарнуэй умер вовсе не в семь часов вечера. Он был мертв с утра.
– «Огорошить» – слишком мягкое выражение, – гневно сказал Пейн. – Ведь мы оба видели его незадолго до его смерти.
– Нет, мы не видели его, – ответил патер Браун. – Не правда ли, мы оба видели – или думали, что видим, – как он хлопотал над аппаратом? Но не была ли его голова покрыта черным капюшоном, когда вы заходили в комнату? Когда я заходил, она была им покрыта. И вот почему мне тогда показалось, что в комнате и в фигуре Дарнуэя было нечто странное. Дело тут было не в его хромой ноге, а скорее в том, что у него не было хромой ноги. Знаете ли, если вам приведется увидеть человека, пытающегося принять позу, свойственную другому человеку, то вам сразу же бросится в глаза некоторая напряженность и неестественность всей его фигуры.
– Неужели вы хотите сказать, что это был кто-то другой? – вскрикнул Пейн, невольно содрогаясь.
– Это был убийца, – ответил патер Браун. – Он убил Дарнуэя еще на заре, потом спрятал труп и сам спрятался в темной комнате. Идеальный тайник! Ведь никто обычно туда не заходит, а если и зайдет, то ничего не увидит. А в семь часов он бросил труп на пол ателье, и, таким образом, смерть была объяснена родовым проклятием.
– Не понимаю, – заметил Пейн. – Почему же он не убил Дарнуэя ровно в семь, вместо того чтобы возиться с трупом четырнадцать часов?
– Разрешите мне ответить вам вопросом на вопрос, – ответил священник. – Почему не была снята фотография? Потому что преступник поспешил убить Дарнуэя прежде, чем тот успел сделать снимок. Для убийцы было чрезвычайно важно, чтобы этот снимок не попал в руки знатока-антиквара.
На мгновение воцарилась тишина, потом священник продолжал, понизив голос:
– Неужели вы не видите, как все это просто? Да ведь одну часть дилеммы вы сами разгадали! Но все в целом было еще проще, чем вы думали. Вы сказали, что любому человеку ничего не стоит придать себе сходство со старинным портретом. Но ведь еще легче придать старинному портрету сходство с любым человеком! Короче говоря: рока Дарнуэев вообще никогда не существовало. Не было никакого старинного портрета; не было никаких старинных стихов; не было никакой легенды о человеке, ставшем причиной смерти своей жены. Но был очень скверный и очень умный человек, задумавший убийство другого человека, чтобы отнять у него его будущую жену.
Священник внезапно улыбнулся Пейну грустной и в то же время ободряющей улыбкой.
– Вы, вероятно, думаете, что я вас имею в виду, – сказал он, – но дело в том, что не вы один посещали замок Дарнуэй ради его прекрасной обитательницы. Вы знаете человека, о котором я говорю, или, вернее, думаете, что знаете его. В душе человека, именуемого Мартином Вудом, художника и антиквара, есть бездны, о которых не догадывается никто из его товарищей-художников. Вспомните, что его пригласили в замок для экспертизы картин и составления полной описи их. В таком аристократическом вороньем гнезде это значит просто: «Скажите нам, какими сокровищами мы обладаем». Дарнуэи нисколько не удивились бы, если бы узнали, что в замке есть вещи, о существовании которых они не имели понятия. Экспертизу нужно было произвести добросовестно, он и произвел ее вполне добросовестно. Он, возможно, был прав, когда говорил, что этот портрет написан если не самим Гольбейном, то художником, равным ему по гению.
– Я потрясен, – сказал Пейн, – и мне хочется задать вам еще десяток вопросов. Откуда Вуд знал, как выглядит Дарнуэй? И как он убил его? Ведь врачи до сих пор ничего не понимают.
– Я видел у мисс Аделаиды фотографию, которую австралиец прислал еще до своего приезда, – ответил священник, – а остальное Вуду нетрудно было добавить впоследствии. Возможно, что нам до сих пор известны не все детали, но они уже тогда были для меня несущественны. Вспомните: он обычно помогал австралийцу работать в темной комнате. По-моему, ничего нет легче, чем уколоть в такой комнате человека отравленной иглой, в особенности когда под рукой столько разных ядов. Нет, нет, повторяю, все это не представляло для меня никаких трудностей. Совсем другой вопрос смущал меня: каким образом Вуду удалось сразу быть в двух местах? Как он попал в темную комнату и бросил оттуда труп вниз с тем расчетом, чтобы он через несколько секунд опрокинул фотографический аппарат, когда он одновременно находился в библиотеке и искал там книгу? И, представьте себе, я был таким глупцом, что ни разу не удосужился поглядеть внимательно на библиотечные книги! И только благодаря совершенно незаслуженной мною счастливой случайности, только благодаря вот этой фотографии, я узнал, что на полке в библиотеке стоит книга о папе Иоанне.
