Когда все было закончено, а ветер оказался благоприятным для обратного путешествия, Параху устроил прощальный пир. Ели и пили вдоволь, ведь накануне забили много скота и нажарили мяса. Гости сидели за столами, пили вино и шумно веселились, и так случилось, что один из чужеземцев в задоре выбросил из шатра обглоданную кость. Слонявшиеся поблизости собаки уже было кинулись к ней, но моя обезьяна оказалась проворнее. Приученная приносить брошенные предметы, она тут же подскочила, схватила кость и поднесла ее удивленному чужеземцу с забавным поклоном, которому я ее научила.
Потом раздался громкий смех и начался спор, потому что чужеземцам непременно хотелось получить обезьяну. Увидев это, Параху запросил за красивое животное высокую цену. Я протиснулась поближе к входу в шатер и, хотя и не понимала слов чужеземцев, очень хорошо слышала Параху, который своим резким голосом превозносил достоинства обезьяны и ставил свои условия.
Я и сама не знаю, каким образом мне удалось пробраться через плотную толпу зевак внутрь шатра. Но я была маленькая и худенькая и, вероятно, сумела проскочить между ногами, а когда я, наконец, оказалась внутри, то крикнула самым громким голосом, на какой только была способна:
– Обезьяна моя! Я не отдам ее!
Ни один мужчина даже не заметил меня, а мой тонкий голос не мог перекрыть их громких голосов, но животное учуяло меня, прыгнуло и прижалось ко мне. Вероятно, это выглядело забавно, потому что все посмотрели на нас и засмеялись, а опьяневший Параху крикнул:
– В придачу отдаю и девчонку, которая обучила обезьяну!
Тут поднялась настоящая суматоха. Меня подняли, поставили на стол и принялись разглядывать. Мне же стало невероятно стыдно, и теперь я не понимала, как хватило у меня духу войти сюда. Я спрятала лицо в густой шкуре обезьяны и заплакала.
Не знаю, долго ли разглядывали и ощупывали меня эти люди, – мне это показалось вечностью. Но внезапно я услышала, как у входа в шатер раздался пронзительный женский крик, перекрывший мужской рев, который прекратился, как отрезанный. Я подняла голову и увидела свою мать.
Может быть, ты еще помнишь ее, Рени? Когда ты ее знал, она была уже старая и ее спина согнулась от тяжелой работы. Но в то время она была еще сильной, высокой женщиной, может, чуточку молчаливой из-за жизненных невзгод, но не сломленной. Она что-то крикнула Параху, что – я не совсем поняла. Она была не рабыней, а женой рыбака, которую только нужда заставила после смерти мужа поступить в услужение к Параху вместе со всеми детьми. Когда она услышала, что меня хотят продать, она, как пантера, стала бороться за свое дитя. Но это лишь подзадорило нашего господина в его пьяной причуде.
– Можете забирать с собой и мать! – крикнул он вне себя. – Посмотрите на ее мускулы! Ведь она сможет растирать зерно еще много лет! А ее сыновья! Повсюду они самые сильные! Вы получите целый род! А в придачу еще и других! Наших рабов и их детей! Только отдайте мне ваши топоры, ваши кинжалы, ваши драгоценности!
Я видела, как стоявшая рядом с ним Ити что-то шептала ему. Но он прервал ее:
– Глупая женщина! Неужели нам не хватит рабов, когда у нас будут такие острые кинжалы и боевые топоры?
В этот момент во мне произошла удивительная перемена. Когда я поняла, что не расстанусь ни с матерью, ни с братьями, ни со своей обезьяной, меня сразу же оставил всякий страх, и я с любопытством осмотрелась. Что же это были за люди, имевшие такие шатры, умевшие строить такие корабли, владевшие такими богатствами? Как же все это выглядело в их собственной стране? И вот туда-то и хотели меня увезти? Так почему же нет?
Слезы мои высохли, а глаза заблестели.
– Не плачь, мама, – сказала я и взяла ее за руку. Позвали братьев они тоже не противились. Они ведь были молоды, а разве в юности не кажется неизвестное и новое более заманчивым, чем нередко до скуки надоевшее старое?
На следующий день началась погрузка. Чужеземцы сложили на берегу чудовищное количество товаров. Видя их, с трудом можно было представить, как все это разместится на кораблях. Но в ненасытных трюмах парусников исчезал один груз за другим, и в конце концов чужеземцы заботливо погрузили все, что сумели наторговать. Рабов разделили на пять партий и тоже развели по кораблям.
