Тутмоса не могли обойти только в совершенно торжественных случаях, когда собирались все сановники столицы, чтобы показать свою преданность правящему дому или решить важное государственное дело. Тогда он восседал на своем троне, стоявшем ниже трона его царственной мачехи, и высокая двойная корона Обеих Земель украшала его голову. Но распоряжений он не отдавал.
Однажды во время такого торжественного собрания случилось, что заболела певица царицы, а поскольку она не могла выступить, ей стали подыскивать замену. Как обычно, я стояла за стулом Нефру-ра, ожидая ее знаков, и не смела поднять глаза и взглянуть на оба трона, но я с мучительным удовольствием представляла себе волевое лицо царя: его широкий нос, полные губы, властные глаза. Поэтому я не сразу поняла, что брошенное Сенмутом замечание: «Мы можем не искать далеко, вон там стоит певица Амона» – относится ко мне.
Я покраснела, почувствовав обращенные на меня взоры. Какое-то мгновение я стояла в растерянности, и Сенмуту пришлось еще раз сделать мне знак, прежде чем я решилась покинуть свое место. Но тут я ощутила такое вдохновение, меня охватил такой дерзкий порыв, что у меня закружилась голова. Казалось, кто-то диктует мне свою волю. Я пробежала между рядами гостей, изумленно смотревших мне вслед, мимо арфистов и флейтистов, которые уже взялись за свои инструменты и приготовились сопровождать мое пение, а когда я вернулась, то держала в руках лютню.
Я жестом отклонила услуги музыкантов, которые с удивлением покачали головой и опустили руки, провела по струнам своего инструмента и запела:
На другом берегу он стоит,
Вода шумит и бурлит.
Крокодил лежит на песчаной отмели.
Он машет мне руками,
А у меня нет лодки.
Крокодил лежит на песчаной отмели.
Он громко зовет меня по имени,
Но у меня нет крыльев.
Крокодил лежит на песчаной отмели.
Ты, страшилище глубин,
Отдаю тебе свою правую ногу,
Только пусти меня к возлюбленному!
Ты, страшилище глубин,
Отдаю тебе свою правую руку,
Только пусти меня к возлюбленному!
Не хочу твоей правой ноги,
Не хочу твоей правой руки,
Хочу проглотить тебя целиком!
Тогда ты сможешь подождать его,
Подождать своего любимого
Там, где для вас не будет расставания!
Я целиком отдалась пению и под конец так ушла в себя, как будто меня действительно схватил ненасытный. Едва ли я заметила, что прошло какое-то время, прежде чем со всех сторон раздались рукоплескания, царица бросила мне цветок лотоса из букета, который ей подарил паж.
Но когда умолкли возгласы и немного улеглось мое замешательство, я услышала, как громкий, звучный голос произнес холодно и невозмутимо:
– Это одна из тех песен, что поют девки, которые приходят из презренного Речену, они не подобают певице Амона!
Я стояла как будто пораженная громом. И это сказал он, сам Тутмос, и сразу же спокойно повернулся к одному из слуг! В это время Хатшепсут чтобы не показывать, как она была раздосадована тем, что присутствовавшие жрецы закивали в знак согласия с молодым царем, – с равнодушным видом взяла стоявший перед ней кубок и пригубила от него, как будто ничего не произошло.
Я взяла лютню и вышла из зала. Меня никто не удерживал, а арфисты и флейтисты начали медленно и чинно играть старинные мелодии, провожая меня торжествующими взглядами, пока я не скрылась за колоннами.
Этот случай так глубоко задел меня, что я решила больше не ходить к смоковнице. Может быть, нечаянно я попала своей песней прямо в цель. Может быть, действительно было бы лучше тихо и незаметно погрузиться в реку, а поджидавшая меня там пасть оказалась бы не такой жестокой, как…
Нефру-ра тоже вернулась в свою комнату до того, как все встали из-за стола, а когда я предложила ей свои услуги, она отослала меня. Как только я могла спеть эту песню, которая причинила ей, должно быть, такую же боль, как мне слова царя?
Спустя несколько дней царица одна, без свиты, пришла в покои своей дочери. Аменет как раз отсутствовала, о чем, я думаю, Хатшепсут знала, и это было ей кстати. Я не знаю, отослала ли она меня только потому, что хотела побыть наедине с дочерью, или действительно должна была передать срочное послание – во всяком случае, она сунула мне в руку полоску папируса, свернутую и скрепленную печатью, и сказала: «Отнеси это сыну…» Исиды, вероятно, хотела она сказать, но в последний момент удержалась от этих пренебрежительных слов и добавила: «царя».
