Я приблизилась к его статуе. У меня в ушах звучали последние слова нашей песни:
Каждый сын
Сидит в зале своих отцов,
Жертвует хорошие и чистые вещи,
Жертвует им вино, и ладан, и мирру,
Чтобы обрадовать их душу!
Каждый сын? Только не этот!
Угольки в золотых чашах уже давно превратились в золу, от жертвоприношений ничего не осталось. Но в одном из кувшинов было еще немного вина. Я сняла тяжелый сосуд со стола и вылила вино до последней капли у ног мертвого царя.
– Ты что здесь делаешь? – раздался позади меня голос.
Я вздрогнула, как будто меня поймали за злейшим преступлением, испуганно обернулась и узнала старого жреца. Я только сейчас поняла, что не видела его несколько дней.
– Я думала… – пролепетала я, – раз сын Исиды… так и не смог принести… жертву… на Празднике долины…
Позади него, босиком, шел еще один человек. Почти юноша, невысокий, приземистый и коренастый, он был одет в передник, какие носят слуги, а в руке держал жертвенную чашу, в которой еще теплился огонь. И внезапно я узнала в нем того самого гребца, который, стоя в лодке, что-то шептал жрецу. Теперь я уже знала, кто был этот жрец.
– Это тебя огорчает? – спросил меня юноша. Его взволнованный голос тронул меня до глубины души. – Тебя огорчает, что сын Исиды не может принести жертву на могиле своего отца?
Я была сбита с толку и не знала, что ответить. Наконец, запинаясь, я тихо произнесла:
– Если бы мне было позволено говорить перед нашим Добрым богом Макара, то я бы попросила, чтобы ему это разрешили!
Тогда он засмеялся. Но это был горький смех, и прозвучал он почти как крик.
– Пойдем, – сказал жрец и повел меня наружу.
Мы пришли в большой зал, где отдыхал Амон до того, как встретился с Хатхор в святая святых храма. Здесь мы тоже вчера пели. Но только сегодня я обнаружила то, чего не заметила накануне за бесконечным чередованием людей и богов, – весь зал был сплошь разрисован разноцветными картинами.
В этом не было ничего удивительного, ведь они смотрели со всех наружных и внутренних стен храма. Правда, здесь изображения были особенно пышными и сверкали совершенно свежими красками. Но не это заставило меня тихо вскрикнуть от изумления. Поверишь ли, Рени? На одной из стен я увидела Ити и Параху в их натуральную величину.
– Это нарисовал Ипуки? – спросила я старого жреца, обрадованная встречей с фигурами людей с моей родины, хотя они были не очень-то красивыми и соразмерными и уж никак не были украшением святилища.
– Нарисовал? Ну нет! Ведь Ипуки не художник! Он главный рисовальщик. Он сам лишь набрасывает картины, а его подмастерья рисуют их углем на стенах. Затем каменотесы углубляют фон картин, так что фигуры начинают красиво выделяться на стене, а в заключение художники покрывают их красками. Вчера они были осыпаны похвалами царя и получили много золотых цепей. Да разве ты этого не видела?
Ах, я многого не могла увидеть в тот день, который был до краев наполнен новыми впечатлениями!
– А вот там, что это? – спросила я, когда мы вошли в другой зал.
– Это рождение Хатшепсут, – объяснил старик, – видишь, как бог Амон в образе отца обнимает ее мать Яхмос? А здесь, видишь, как ее кормит грудью Мут, мать богов?
– А здесь, – внезапно услышали мы громкие, резкие слова, – здесь ты видишь первого Тутмоса, повелевающего короновать на царство свою дочь! А здесь Доброго бога Макара, поднимающего жертвенные чаши к Амону, своему отцу!
Мы обернулись и увидели, что в глубине зала, прислонившись к стене, стоит гребец. Почему же я покраснела, заметив его?
– И только молодого царя ты нигде не найдешь, – возбужденно продолжал он. – Да и что делать сыну Исиды в зале своих отцов?
Старик подошел к говорившему и положил руку ему на плечо. Я невольно шагнула за ним и услышала, как он прошептал:
– Не говори так много! Эта девочка – певица Амона и служанка Нефру-ра!
Тогда гребец повернуло и, и наши взгляды встретились:
– Девочка! – сказал он.
– Мое имя Мерит, – прошептала я и опустила глаза.
Меня обдало жаром: «На меня посмотрел мужчина!» Мне показалось, что такое произошло впервые.
Но старик встал между нами.
– Тебе надо уходить! – обратился он к юноше. – Скоро придут слуги. Я… сдержал свое обещание. Теперь ты сдержи свое! – И повернувшись ко мне, сказал: – Ты идешь со мной?
