Много дней длились приготовления к празднику. Почти каждое утро нас забирал старый жрец, ибо царской дочери также предстояло выучить священные песни, а это было не так-то просто. Их пели не на том языке, на каком говорили в народе и даже при дворе, нет, для прославления богов употреблялись древние священные слова, которые отчасти нам были знакомы из уроков письма Сенмута. И все же многие из них нам были еще неизвестны.
Нефру-ра время от времени хныкала, но на это не приходилось обращать внимания. Не могла же в самом деле супруга бога безмолвно встречать своего отца Амона; она должна была восхвалять его приятным голосом, шествуя первой перед хором певиц и певцов вслед за священной ладьей.
В храме было несколько хоров. В один из них входили жрицы Хатхор, жены высших придворных чиновников, которые прекрасно знали песни, так как по крайней мере некоторые из них были уже совсем не молоды. Затем были хоры молодых жрецов. Они пели без сопровождения музыкальных инструментов и во время пения хлопали в ладоши.
Мы же, молодые девушки (а я среди них была чуть ли не самой молодой), пели в сопровождении арф и должны были не только петь, но и танцевать в честь богини.
Я уже не раз встречала при дворе арфистов и певиц. Это случалось, когда царица была в хорошем настроении и слушала их за столом во время трапезы. Но никогда, кажется мне, песня не звучала в просторных залах царского дворца так торжественно, как в тесной комнатке, где девушки упражнялись в пении, которое сопровождали игрой на арфах шесть старых мужчин.
Я еще не знала той песни, что они пели, и поэтому только слушала. Нефру-ра тоже присутствовала при этом, она сидела на высоком стуле перед жрицей, которая ее опекала, а я присела на корточки у ее ног. Движения певиц были медленными и торжественными. Образовав круг, они вставали на колени, поднимали и опускали головы, а их руки красивыми округлыми жестами как бы рисовали мелодию в воздухе.
Но вот прозвучали слова: «Откройтесь, небеса, откройтесь! Выйди, выйди, повелительница опьянения!», и круг внезапно раскрылся. Первая танцовщица – гибкая девушка с изящным телом – начала танцевать. Собственная красота была ее единственным украшением и одеждой, она держала в одной руке систр, а в другой – золотую цепь, звенья которой тихонько позванивали при каждом взмахе. Как она покачивала телом! А ее руки, то с мольбой поднятые вверх, то страстно взмахивавшие цепью и систром, казалось, жили сами по себе. Даже Нефру-ра, зачарованная, смотрела на искусное представление и через некоторое время шепнула мне:
– Сними с меня ожерелье!
Я не знала, что она хочет сделать, но послушно принялась разбираться в нескольких рядах золотых пластинок и драгоценных камней. Когда же танцовщица закончила танец, царевна встала, подошла к ней и положила ей на плечи царское ожерелье.
Ненадолго все в изумлении замолчали, а потом со всех сторон раздались восторженные возгласы: «Божественная рука! Божественная жена! Ты щедра, как твоя мать, да здравствует она еще тысячи лет! Дочь Амона! Прекрасная дочь Амона!»
Нефру-ра, смущенная громкими криками возбужденных девушек, спряталась за своей покровительницей, которая с удивлением смотрела на все происходящее и не знала, что ей следовало сказать.
Я же переводила взгляд с танцовщицы на царевну, с царевны на танцовщицу, а потом взглянула на свои плечи, которых никогда не касалось ни золото, ни драгоценные камни, и подумала: «Украсят ли когда-нибудь и меня такими же драгоценностями?»
Тотчас же после нашего возвращения глаза Аменет заметили отсутствие украшения на шее Нефру-ра. Она помрачнела.
– Не брани меня, – стала умолять царевна старую кормилицу, – если бы ты только видела, как она танцевала! – И она начала петь: «Раскройтесь, небеса, раскройтесь, выступи, выступи…»
– Неверно, госпожа! – прервала ее старуха. – Говорят: «Откройтесь, небеса, откройтесь, выйди, выйди, повелительница опьянения!»
Произнося это, она то пела, то говорила и раскачивала в такт своим неуклюжим, костлявым телом и рубила воздух пальцами с птичьими когтями. Нефру-ра смотрела на нее и смеялась до слез.
