Верховная жрица не улыбнулась в ответ. В тишине младший жрец поставил перед ними кувшин с тем, что шиз’урниане называют чаем, — вязкой жидкостью, тепловатой и сладкой, которая мало чем похожа на настоящий чай.
За дверями храма я стояла на площади, заляпанной сине-зелеными водорослями, и наблюдала за проходящими мимо людьми. Большинство носили такие же простые, ярко окрашенные юбки, как и верховная жрица, но только самые маленькие дети и наиболее благочестивые горожане имели на теле росписи, и лишь несколько человек были в перчатках. Некоторые из тех, кто прошел мимо, были переселенцами — радчааи, которым предоставили должности или собственность здесь, в Орсе, после аннексии. Большинство из них переняли простую юбку и добавили к ней светлую свободную рубашку, как лейтенант Оун. Некоторые упрямо держались брюк и пиджака и шествовали через площадь, обливаясь потом. Все носили драгоценности, от которых отказались бы немногие радчааи: подарки друзей или любимых, вещицы в память об умерших, украшения, отражающие фамильную принадлежность или связи с клиентами.
К северу, за прямоугольным водным пространством, именуемым Преддверие Храма, в честь того, чем это место некогда было, Орс лежит несколько выше — в сухой сезон дома даже стоят на настоящей земле, и эту территорию по-прежнему вежливо называют верхним городом. Я патрулировала и там. Когда я подходила к кромке воды, то могла видеть себя стоящей на площади.
Лодки, управляемые шестом, медленно плавали по заболоченному озеру и вверх и вниз по каналам между скоплениями плит. Вода словно пенилась от водорослей, которые лежали в ней широкими полосами и щетинились острыми кончиками тут и там. В стороне от города, к востоку и западу, бакены обозначали запрещенные водные пространства, густо заросшие элодеей, над которой вились, мерцая радужными крыльями, мухи-собачки. Вокруг плавали лодки покрупнее и большие землечерпалки, ныне — безмолвные и недвижные, которые до аннексии поднимали со дна зловонную жижу.
Вид на юг был почти такой же, за исключением тончайшей ленточки настоящего моря на горизонте за топкой косой, которая обрамляла болото. Я видела все это, стоя на разных постах вокруг храма и расхаживая по улицам самого города. Было двадцать семь градусов по Цельсию и влажно, как всегда.
В городе находилась половина моих двадцати тел. Остальные спали или работали в доме, который занимала лейтенант Оун, — трехэтажный и просторный, он некогда вмещал многочисленную семью и пункт проката лодок. Одной стороной он выходил на широкий, грязноватый зеленый канал, а противоположной стороной — на самую большую улицу города.
Три сегмента в доме бодрствовали, выполняя административные обязанности (я сидела на циновке на низком помосте в центре первого этажа и слушала орсианку, которая жаловалась на распределение прав на рыбную ловлю, и стояла на страже).
— Вам следует представить это на рассмотрение окружного судьи, гражданка, — сказала я орсианке на местном диалекте. Поскольку я знала тут всех, мне было известно, что она — женского пола и бабушка, и это следовало учитывать, чтобы говорить с ней не только правильно с точки зрения грамматики, но и вежливо.
— Я не знаю окружного судью! — с негодованием возразила она. Судья принимал в большом, многолюдном городе далеко вверх по реке от Орса и поблизости от Коулд-Веса. Достаточно далеко, чтобы воздух там бывал сухим и прохладным, а вещи не пахли все время плесенью. — Что окружной судья знает об Орсе? По мне, так окружной судья вообще не существует! — Она продолжила рассказывать мне длинную историю о связи ее дома с закрытой территорией, где нельзя было ловить рыбу еще три года.
И всегда, на подсознательном уровне, я непрестанно осознавала, что нахожусь на орбите, наверху.
— Да ладно, лейтенант, — сказала верховная жрица. — Никто не любит Орс, кроме тех, кому не повезло настолько, чтобы здесь родиться. Большинство шиз’урниан, которых я знаю, не говоря уж о радчааи, предпочли бы жить в городе, на сухой земле и с настоящими временами года, а не в месте, где либо идет дождь, либо нет.
