Он услышал за спиной вежливое покашливание и оглянулся. Перед ним стоял марградский художник Петровский и незнакомый Каткову пожилой человек.
- Самарин, Анатолий Алексеевич, - протянул он руку.
- Катков, Юрий Иванович, - так же официально ответил Катков.
- А скажите-ка, Юрий Иванович, где мы раньше с вами встречались?
- По-моему, нигде, - ответил Катков. - Да. Я уверен. Мы с вами нигде не встречались.
- А вы случайно не работали в студии Броховского в Усть-Манске? Примерно в пятидесятом?
- Нет, нет, я никогда не был профессионалом.
- Странно, откуда же вы знаете, что я там работал и что это именно там со мной произошло?
- Да нет же! Я впервые слышу, что вы там работали. А что там произошло с вами, тем более не знаю.
- Странно, - задумчиво сказал Самарин и смешно задвигал козлиной бородкой.
Художник Петровский все время стоял молча, но по его лицу было видно, что он хочет что-то сказать. Юрий Иванович кивнул ему, и тот, откашлявшись, спросил:
- Вы ведь знаете, что ваша техника не блестяща?
- Но ведь я только любитель.
- Ну да не в этом дело. Я хотел спросить, где вы откопали сюжет своего полотна?
- Мне его не пришлось откапывать. Он у меня уже двадцать восемь лет. Все никак не мог собраться. Думал, что уж никогда не напишу.
- Вы сказали: двадцать восемь? Но ведь это было всего пятнадцать лет назад.
Юрий Иванович рассмеялся:
- Да нет же. Это было в сорок третьем, в Кангалассах.
- Невероятно. Я точно знаю, что это было в Ташкенте, в пятьдесят пятом.
- Вы, наверное, говорите о чем-то другом.
- Я говорю о полотне, которое называется «Вдохновение». - Он расстегнул рукав рубашки и закатал его до локтя. - Вот чем мне пришлось заплатить за это вдохновение. - Его рука от локтя до запястья была обезображена шрамом. - Но я не жалею, - улыбнулся Петровский. - За это можно было отдать и жизнь.
- За что за это? - спросил Катков.
- За вдохновение, - ответил Петровский.
- И все равно я не могу поверить, что вы никогда не были в студии Броховского, - сказал, прощаясь, Самарин. - Простое совпадение здесь невозможно.
Катков еще с полчаса побродил по залу, подолгу задерживаясь возле некоторых картин. Многое ему нравилось. И только несколько бодряческих, скорее, похожих на рекламы, картин вызвали у него недоуменную улыбку. Все в них было напоказ, неестественно легко и неправдоподобно.
Его все-таки тянуло к своей картине. И он снова подошел к ней.
На картине был изображен обрывистый берег с широкими деревянными мостками, по которым несколько ребят цепочкой катили тачки с углем. Возле берега стояла широкая деревянная баржа. В ее необъятное нутро они сбрасывали уголь из тачек и возвращались назад, на берег.
…Да. Все было действительно так. Небольшой поселок Кангалассы в двадцати километрах от Якутска вниз по Лене; горы угля на берегу, черные от угольной пыли тела, горячее якутское солнце и проливные дожди, четырнадцать ребят и усталость, усталость, усталость…
Они приехали сюда с гитарой и мандолиной, чтобы по вечерам сидеть у костра и петь. Вначале у них еще было свободное время, но все тело так уставало за день, что руки отказывались держать гриф. Поскорее смыть с себя грязь и уголь, поесть, блаженно растянуться в палатке во весь рост, немного поговорить, пошутить над нерасторопным Алехой Бирюковым и заснуть. А утром голос Потапыча: «Хлопцы! Уголек ждет!» Никто не знал, когда он умудрялся спать. Это был семижильный старик, всюду и все успевавший делать. Он наращивал деревянные съезды с кучи угля, варил картошку, разжигал костер, нагружал тачки ведерной лопатой. И все время приговаривал: «Уголек-то ждет, хлопцы».
А с хлопцами что-то происходило. Раньше они были уверены, что могут все. Перевыполняли же план на лесозаготовках! Они и на фронт бы пошли, не берут только. И работать могут как черти. Дайте только эту работу!.. А вышло, что не такие уж они железные. И летний зной оказался невыносимым. И баржи - какими-то бездонными. Болели все мускулы, все тело, не успевавшее втягиваться в монотонный, но бешеный ритм работы. Они грузили по четырнадцать часов в сутки, но Потапычу все было мало.
