Следующей станцией была Загробская.
И на ней в вагон зашёл мужик в бежевом плаще. Кивнул Артёму, сел, развалившись посередине дивана, вытянул в проходе копыта. Почесал рог. Небольшой.
— С ёлки едет, актёр, — подумал Артём и отвернулся.
На Гнилой речке зашли готы. Бледные лица, длинные чёрные волосы. Красные глаза. Длинные ногти. Акриловые.
Артём подумал, что парни должны быть на всю голову готами, чтобы ногти клеить. Один заметил, что Артём их рассматривает, и улыбнулся ему. Блин, они ещё и зубы нарастили.
Артём пытался совместить в голове ещё не открытую ветку с перевозкой по ней пассажиров странного вида. Не получалось. Тогда он начал разрабатывать теорию о галлюциногенах, подсыпанных в пиво приятелями в общаге, откуда он и ехал. Может быть, он никуда не едет, а сидит, вперившись в стену, и смотрит это кино? Мысль была уютная. Что такое сутки-другие бреда по сравнению с бредовой реальностью?
На Умертвинской-Ямской мужик с копытами вышел.
На Кагановича зашёл пенёк.
Артём пытался заставить себя поверить, что его одногруппники могли где-то достать наркотики, но это было выше его сил. Они и пиво-то купить не могли, он с собой принёс.
Он начал вспоминать всё, что знает об условиях содержания в сумасшедших домах и уже решил, что они должны быть весьма гуманными, когда гнусавый унитазный голос объявил:
— Конечная, поезд дальше не идёт, а ну, пошли все из вагонов, чтоб вас люди задрали!
Артём вышел вслед за пеньком. Станция была выложена кирпичом. Местами выщербленным. У оснований кирпичных колонн пробивалась травка. На стене белыми круглыми камнями было выложено название.
«Конечная».
Между колоннами висел светящийся короб с названиями станций. Их подчёркивала чёрная полоса. Это что, чёрная ветка? Свет в коробе мерцал, как может мерцать свеча или масляная лампа.
— При чём здесь Каганович? Какой ещё Каганович? — бормотал Артём просто чтобы не закричать.
Ближе к лестнице, куда указывала стрелка на ещё одном коробе с надписью «ВЫХОД В ГОРОД. К проспекту Такого Лешего, Управлению всего, Бестиарию, улице Олгой-Хорхоя», стоял работник метро. Ну, по крайней мере, в похожей форме, насколько можно понять со спины.
— Слушайте! — начал Артём, возмущённым тоном, собравшись предъявить претензии по поводу неучтённого куска метрополитена, но переключился на жалостливый, решив, что ругаться с галлюцинацией глупо, а с живым человеком вредно. — Извините, здравствуйте, я…
Работник метро обернулся, закончил вытирать платочком лоб, сунул его куда-то в бороду, надел рогатый шлем с красной буквой М и вопросительно приподнял левую бровь.
— Н-ну?
— Я…
Что говорить дальше, Артём не знал. Перед ним стоял очевидный гном. И, что пугало больше всего, Артём хорошо понимал, что это гном. Не актёр с ёлочного спектакля на тему Нибелунгов, а именно гном. Вот знал — и всё.
Гном хмыкнул, стукнул ногтем по телефону, который Артём, оказывается, всё ещё держал в руке, и закончил за него:
— Я потерялся. Да?
— Да!
Артём признался в этом, как признаётся вор на допросе в полиции, в надежде, что ему сейчас объявят срок и отправят в знакомую тюрьму, то есть жизнь станет снова понятной и вообще наладится.
— И хочешь знать, где ты?
— Хочу!
— В метро! Уха-ха! — расхохотался гном, решив, что это он сейчас пошутил. — Ну правда, мил-человек, в метро ты, не обижайся, это метро-пять. Добро, так сказать, пожаловать.
С Артёма можно было рисовать знак вопроса.
— Вот есть у вас метро, — гном, приобняв его за талию, повёл к скамейке, — есть метро-два, правительственное. А это — метро-пять.
— А…
— А про метро-три и метро-четыре даже не спрашивай, — лицо гнома стало строгим, — даже и не думай про них, целее будешь.
— А…
— Где ты? Тут, — уверенно и даже с некоторой гордостью ответил гном на незаданный вопрос. — Это, — он описал рукой полусферу, — Тут. Не понял? Ну где ты? Это вопрос. Тут. Это ответ. Наша Родина. — Лицо гнома стало торжественным. — И твоя теперь тоже.
— Так я же… Я хотел… э-э-э… домой…
Артём почти плакал. Не то чтобы он никогда не думал об эмиграции, но не всерьёз, не так внезапно и не сюда. Не Туда.
— Мало ли, чего ты хотел. И вообще смотреть надо было, куда поезд идёт. Объявляли же…
