— Да хотя бы вещь, ему принадлежащая, сгодилась бы.
— Амулеты? Я боюсь их снимать.
— Амулеты, мартышка, не столь безобидная вещь. Неизвестно, как они отреагируют на мое волшебство. А то окажемся в царстве призраков, и глазом моргнуть не успеешь.
— Не хотелось бы… — кивнула Лера понятливо. — Тогда как?
— Можно попробовать тебя к нему перекинуть. Там и поговорите.
— Что значит «перекинуть»? Как так «перекинуть»? — подозрительно уточнила Лера. Нет, прямая ей дорога в университет. Надо учиться, пока не поздно. Столько всего мимо проходит, столько возможностей упущено только из-за того, что она не имеет высшего образования.
— Если грубо, то в качестве призрака. Видения бесплотного.
— Мои амулеты?
— Может, снимешь?
— Ну нет. — Лера даже за веревку схватилась, на которой часть из них болталась, словно Игнат уже их сдергивал. — Я жить хочу.
— Мы быстро.
— Игнат, это не тебя в клетке держали. Нет, амулеты снимать не буду ни за какие коврижки. Давай другие идеи.
— Тогда можно по старинке. Телефон у него есть?
— Нет, — буркнула Лера. — Он в этом плане хуже доисторических драконов. По-моему, он даже не знает, что такое телефон, не говоря уже о том, чтобы уметь им пользоваться. О, а давай просто отправим записку. Сил много не потребуется, габариты не те. Я, конечно, вряд ли смогу, а вот ты — запросто. Мы еще в школе это проходили, я даже заклинание помню.
— Что-то не доверяю я девичьей памяти.
— Не доверяешь моей — вспомни сам. — Лера не обиделась, потому что хорошо знала, чем чревато неправильно произнесенное слово в заклинании.
— Даже если и вспомню, где гарантия, что мы по адресу попадем? А даже если и попадем — что твой муженек, — слово прозвучало ядовито, — записку прочитает? Он у тебя, по всему видно, волшебник своеобразный. Вдруг читать не умеет?
Лера хмыкнула против воли, но тотчас снова посерьёзнела:
— Ладно. Тогда… Может, воспользуемся зеркалом?
Игнат округлил глаза и хлопнул себя по лбу.
— И как я об этом не подумал! Это же элементарно.
— Да, простых путей мы не ищем. И если проблема недостаточно серьезна и всеобъемлюща, мы ее сперва доведём до кондиции, а потом дружно, с энтузиазмом возьмемся расхлебывать. И жаловаться всем и каждому на трудную жизнь, — ни с того, ни с сего разозлилась Лера. Осознав же, что злится скорее на себя, на собственную глупость, приведшую к печальным последствиям, причём уже и не раз, и не два, она разозлилась еще и на Игната. За компанию. — Ну, что молчишь, язык проглотил? Надо зеркало искать.
Игнат сделал вид, что грубости не заметил.
— Надо посмотреть в лаборатории. Пойдёшь со мной или здесь подождешь?
Он покосился на замотанные в три слоя пластыря ступни Леры. Она сжала губы в тонкую полоску — то есть когда он гонял ее за чаем и бутербродами, его это не смущало? А теперь озаботился. Как бы то ни было, ей и вставать-то больше не хотелось, не то что идти куда-то босиком. Но оставаться в стороне от активных действий хотелось ещё меньше.
— Тапочек гостевых у хозяина не найдется? Размера эдак сорокового, меньше, боюсь, не налезут. — Лера в свою очередь печально оглядела пластыри.
Игнат вышел из комнаты, пробормотав себе под нос невнятно:
— Я и забыл, какая ты дотошная.
Лера услышала и крикнула ему в спину:
— Мы неделю не виделись, когда успел?
— Не поверишь, но я не все время о тебе вспоминаю. Бывает, что и о других думаю, — откликнулся он из коридора. Спустя минуту он появился в гостиной, держа в руках довольно потасканные тапки, больше похожие на лапти. — Это подойдет? Больше ничего не нашел.
— Эх, — вздохнула Лера, — давай сюда. Горе ты, а не сыщик.
Она немного поколебалась — стоит ли носки надевать, и решила все-таки надеть. Пусть грязные, но родные.
— Руку дай. Я сама не встану.
И они направились в лабораторию.
* * *
С утра ему никуда не надо было спешить. Но Матвей никуда и не рвался. На него напала апатия. Лень было даже моргать, не то что встать и умыться. Мать несколько раз стучалась в дверь, но Матвей не открыл. И, наверное, уже не откроет никогда по доброй воле.
Пробило девять часов, и мать ушла на работу, так до Матвея и не достучавшись. В доме воцарилась тишина, которой Матвей искренне наслаждался — и ему казалось, что никогда и ничему в своей жизни он так не радовался.
