Случай на улице Капуцинов - страница 39
Маэстро заговорил о последней опере Пуччини, обращаясь почему-то к «мячику». Тот напряженно ворочал своими белесыми, навыкате, глазами, как человек, переживающий припадок удушья.
Лаке стал вспоминать годы нашего студенчества. Сандерс перебил его тягучую, как жеваная резина, речь и блестяще рассказал несколько эпизодов из нашей ученической жизни.
Так мы сидели за круглым столом, поставленным в углу холла, между маршем лестницы и ее площадкой. Огромная лампа грибом спускалась с потолка, освещая только стол, все остальное тонуло в тени. Напротив площадки, на другом конце холла, находилась большая двухстворчатая дверь в кабинет хозяина, как я убедился потом, справа — дверь в переднюю, слева — в столовую. У правой стены холла, между нашим столом и дверью в переднюю, стоял большой кабинетный рояль.
За стеной холла, в столовой, густо, башенным боем часы пробили десять.
— Мод, сыграй или спой нам что-нибудь! — попросил хозяин. — Маэстро Чиллепс тебе проаккомпанирует, — и Сандерс, подойдя к роялю, стал перебирать ноты.
— Сыграй для начала хоть песню Сольвейг Грига, — сказал он.
…И вслед за тем грохнулся на пол…
Это было до того неожиданно, что мы все застыли на своих местах. Только что разговаривающий, оживленный, совершенно здоровый мужчина, как подкошенный, упал у рояля, раскинув широко руки, и только спустя несколько секунд мы бросились к нему… Подняли и, толкаясь, мешая друг другу, стали искать чего-нибудь, на что можно было бы положить тело.
— В кабинет, в кабинет! — прерывающимся от волнения шепотом приказала Мод.
Мы пронесли Сандерса в кабинет и там положили его на диван. Он слабо дышал и зрачков его полуоткрытых глаз не было видно, сквозь длинные ресницы виднелись одни белки. Зубы были судорожно сжаты.
— Это скоро пройдет, — сказала Мод. — Это сердечный припадок, нужно положить лед на сердце и скоро все пройдет.
Пришел слуга, дряхлый мафусаил с тазом льда. Я расстегнул крахмальную манишку больного и Мод положила на грудь завернутый в полотенце лед.
Сандерс пришел в себя, тяжело вздохнул и беспомощно улыбнулся.
— Простите, дорогие, — сказал он, — что я угостил вас этим припадком. Все это чрезвычайно глупо и мне просто стыдно. И не думайте уходить! — продолжал он, смотря на наши переминающиеся с ноги на ногу фигуры, — сейчас Мод вам сыграет, я немного полежу и без ужина вас не отпущу ни в коем случае.
— Вряд ли тебе наше присутствие после такого припадка будет приятно, дружище, — сказал я. — Уже поздно, четверть одиннадцатого, и нам пора к своим пенатам.
Сандерс запротестовал, а вместе с ним и Мод.
Мы оставили больного в кабинете, потушили свет и прошли в холл. Дверь кабинета Мод закрыла, предварительно опустив тяжелую портьеру.
— Пускай он немного подремлет, — вы увидите, через полчаса он будет совершенно здоров.
Я не люблю концертов. Эти бесконечные ряды нарочито разряженных людей, холодные стены зала, напряженно-развязные, за редким исключением, исполнители не могут вызвать во мне того настроения, какое дает обстановка гостиной, уютные кресла, мягкий свет лампы. А Мод сыграла песню Сольвейг Грига, самую любимую мною вещь, так, что во мне до сих пор живо то огромное впечатление, которое она оставила во всех нас. Даже сонный Лаке внешне как-то облагородился. Брахистохрона сидел и, склонив голову набок, млел от удовольствия. А Чиллепсу я простил и его грязные руки и сомнительное белье, — после Мод он неподражаемо сыграл ноктюрн Шопена, блестяще, с исключительным мастерством. Затем пела Мод приятным небольшим сопрано, снова играл Чиллепс, и мы сидели в ощущении того глубокого душевного, если можно так выразиться, уюта, который создает хорошая музыка.
Во время исполнения Чиллепсом одной из вещей Мод встала и прошла в столовую.
— Пойду — посмотрю на мужа, — шепнула она мне на ходу.
Чиллепс закончил свою вещь, и дверь кабинета распахнулась. Портьера отодвинулась и показался Сандерс. Он тяжело дышал и был очень бледен.
— Простите, дорогие мои, — сказал он, прикладывая руку к сердцу. — Я сегодня что-то совсем расклеился и не смогу выйти к ужину. Сейчас Мод вознаградит вас за ваше долготерпение ужином, а я уж лягу. Ей-богу, совсем плохо, даже стоять не могу…
