Анджей даже прикрыл глаза, пытаясь вспомнить, чей образ вызывает в памяти этот человек с его страстным и, однако, холодным блеском глаз, непреклонный, охваченный беспощадной решимостью.
- Что ж, я отвечу, - зазвучавший в тишине голос Акмолаева был бесстрастен. - Вы не в пустыне, мой милый. Кроме законов юридических, существуют законы нравственные. Если это вам ничего не говорит, то мне вас жаль. Это все.
- Значит, запрет остается в силе.
- Ничто другое вас не интересует?
- Ничто другое в данный момент не имеет значения. Запрет остается в силе?
- Да.
- Тогда прощайте.
Незнакомец круто повернулся и почти выбежал. Анджей ринулся за ним, но нагнал лишь в конце коридора.
- Постойте, можно вас спросить?
Взгляд светлых и яростных глаз будто ударил Анджея.
- Да?
- Я... - Анджей растерялся, что для него было редкостью. - Там, в кабинете, я, видите ли, слышал...
- И что же?
- Ничего, - Анджей внезапно озлился. - К тому, кто не хочет, я не навязываюсь с расспросами.
Мгновение казалось, что смысл слов так и не дошел до сознания незнакомца, что он вот-вот отстранит журналиста с пути и тут же забудет о его существовании. Однако в выражении его лица что-то изменилось.
- Вы пресса? - вопрос прозвучал как обвинение. - Человек, который обо всем судит, ни в чем не участвуя? Уж не хотите ли вы сказать, что вы мой сторонник?
- А разве мир делится на ваших сторонников и ваших противников?
- Сейчас да, потому что от этого зависит судьба тех, на Ганимеде.
- Не зная, в чем дело, я не могу быть ничьим сторонником.
- А узнав суть дела, вы станете?
- Не обязательно стану, не обязательно вашим союзником, но без этого я уж заведомо не смогу занять никакой позиции.
- Откровенно! Что ж, дороги любые усилия... Для начала такой вопрос: почему врач, постоянно имея контакт с больными, сам заражается редко?
- Меры предосторожности, очевидно.
- А когда врач не знал этих мер? В средневековье? Так как же?
- Но разве какая-нибудь чума больше щадила врачей?
- Да! Это не домыслы - статистика. Ответом, почему так происходит, может служить знаменитый казус с доктором Петтенкофером.
- Простите?
- Петтенкофер - научный враг великого Коха. Когда последний открыл возбудителей холеры, то Петтенкофер с профессорским упрямством, которое может соперничать только с ослиным, твердил, что все это вздор. Чтобы окончательно посрамить Коха, он демонстративно выпил культуру самых свирепых вибрионов. И, представьте, его даже не стошнило! Этот случай до сих пор вызывает изумление, а ответ прост. Петтенкофер не заболел потому, что не верил в возможность болезни! Искренне, фанатично не допускал мысли, что вибрионы смертоносны. Вот это и есть ключ: человек не заболеет, если он абсолютно, до последней клеточки мозга убежден в своей неуязвимости.
- Но это же абсурд! Вы, медик, не можете не знать...
- Абсурд? О да, конечно... Способность к самовнушению я развил в себе до такой степени, что могу сейчас безнаказанно поглощать любые дозы самых страшных вирусов и бактерий. А меня обухом по голове: абсурд! Теория не допускает, тот же Кох... Меня - Кохом! Факт - теорией! В результате я, единственный, кто может помочь тем, на Ганимеде, кто, можно сказать, всю жизнь готовился к этому, отстранен. Человек, видите ли, не способен... А кто измерил предел его возможностей? Те, кто и близко не подступали к краю. Когда евнухи судят о любви, устрицы о риске, чиновники о творчестве, это смешно и омерзительно! И опасно, когда в их руках власть. Так почему вы, пресса, не бежите к микрофону, чтобы поднять общественное мнение, пока не поздно?
- В любом случае я должен выслушать и другую сторону.
- Верно, верно, правила превыше всего... Даже в такую минуту. А будет поздно! Поздно! Прощайте.
- Еще минуточку...
Но Анджей с его почти двухметровым ростом уже перестал существовать для собеседника, Анджей покачал головой и двинулся к кабинету начальника региона.
Когда Акмолаев увидел входящего к нему журналиста, лицо его выразило одну только мысль: "Вас еще не хватало!"
- Что нового? - спросил Анджей, садясь с видом туповатого носорога.
