Начал он меня спрашивать: "Откуда ты?" Я ему рассказал с три короба, что мать искаю, она, говорю, сдурела, с ума сошла, не хочу, говорит, с вами жить, буду с немцами жить, и люди сказывали - тут побывала и назад пошла, а дома отец больной. Он слухал, слухал, - не знаю, понял, не знаю, нет, и толкает меня обратно в село. Я ему показываю - мне туда надо, а он: "Там большевик, там не надо", - и толкает меня обратно в село.
Иду обратно по-над яром, кручу головой. Как быть теперь? Не пойму. Но тут наша артиллерия видит, меня долго нету, начала по условию обстреливать село. Немцы засуетились, а я пустился тикать. А они, хоть и суетятся, а все поспевают меня назад заворачивать. Пять раз обратно завернули. Но я тоже упрямый. Снова по-над яром пошел. И вижу, мой немец уснул. Я тихесенько мимо него прополз, выбрался на дорогу и побежал во весь дух. И вдруг по мне из пулемета откуда-то застрочили. А я тикаю. А по мне строчат. А я не оборачиваюсь, тикаю. И вдруг слышу - сзади мотоцикл затукал. Это за мной. Так и катит по скошенному житу, как по шоссе. Я бегу. Он все ближче. Вижу, скошенное жито кончилось, некошеное начинается. Я туда. Бегу не в целый рост, а пригнувшись. А мотоцикл, слышу, отстал. Он по некошеному не может, ему жито колеса путает.
Когда я пришел домой, меня командир спрашивает: "Это ты бежал - строчили?" - "Я". - "Ну, докладывай".
По моему докладу наши обстреляли штаб. Из батареи. Когда в первый раз ударили - промахнулись, а второй - мы услышали взрыв, потом увидели высокий огонь, и когда дым рассеялся, ничего не стало: ни красной крыши, ни дома. Гладкое место.
Я любил в разведку ходить. Разведчик - самая интересная служба. Ничего у тебя нет, только два глаза, а ты можешь неприятелю больше бед наделать, чем двумя бомбами. Но был у меня случай, когда я слезами плакал, что разведчикам не полагается пулемета, або малесенькой гранаты... Послали меня в село Кальченки посмотреть, есть ли там у неприятеля танки. Пришел я, гляжу - немцев что-то маловато на улицах. Тогда я направился поглубже в тыл, за село, поглядеть, что у них там есть. Вышел я в поле и вижу: наши два лейтенанта, в одних гимнастерках, без ремней, без сапог, стоят неподвижно посреди поля, и руки и ноги у них веревками скручены. Вокруг - немцы. Офицер что-то читает, а солдаты молчат. Офицер подошел к одному лейтенанту и по-русски спросил: "Что ты перед смертью скажешь?" А он ему вместо слов плюнул. Офицер утерся и заорал. Тогда их обоих положили на землю, потом принесли маленькие черные бочоночки - знаете, кругленькие такие, с бензином, и начали их поливать. И подпалили. Я не мог смотреть, я пошел прочь. Я не видел, как они горели, я только слыхал, как они из огня кричали: "Уничтожим вас, проклятых!"
Я пошел прочь. Я долго слышал, как они горели и это кричали.
Боря Воронин, 13 лет, из Белополья.
Записано 27/II-42 г., в Карантинном Детдоме, в Ташкенте.
Это была пятница. Раньше мама в этот день всегда варила рыбу, - с перцем, с луком, с морковкой.
А как пришли немцы, мы не стали в очередя ходить: немцы евреев за шиворот выбрасывали и поляков подговаривали.
Но одна тетенька-полячка (она метала и поливала наш двор, она была сторожиха) так она нам все равно хлеб доставала.
Хорошая полячка такая!
Так в ту пятницу мы проснулись от шума на улице. Хеник крикнул: "Пожар!"
Мама боялась из страха итти, а мы с Хеником вскочили и побежали.
Около нашего дома базар. Там стояло много людей. В середине я увидела палки такие, и на них висели за горло трое людей. А рядом стояли три немецких офицера и громко смеялись.
Роза Хаинская, 11 лет.
Записано 21/I-42 г., в Детдоме № 31, в Ташкенте.
Отец ушел в Красную Армию. И только мы с ним распрощалися - в деревню пришли румынцы. Они по-другому одеты, чем германцы, но они все равно фашисты. Двое румынцев зашли в наш двор и спрашивают: "Тут есть русские?", - а мы отвечаем: "Нет". Потом они велели всем со всей деревни выйти из домов. Они кричали: "А ну, выходите, выходите!" Мы из дому вышли, но потихоньку спрятались в сено возле речки, а другие, которые не спрятались, тех погнали в поле - ой! они идут, а за ними четырнадцать штук румынцев с винтовками. Их собрали в поле, а потом разделили: женщин и детей в одно место, мужчин в другое, а которые барышни - в третье. Мужчин они так мучили, так мучили, что мы потом видали: все их лица изрезаны в кровь, и женщин не так сильно, но тоже мучили, и когда они просились пойти домой за хлебом, то не пускали. Мы лежали в сене и сильно боялись, нам даже есть со страху не хотелось. А ночью румынские часовые убежали, мы вдруг увидели наши машины, наши танки, и советские взяли румынцев в плен, а всех людей выпустили на волю. Люди с такой радостью вернулись в свои дома, что вы и сдумать не можете.
