Здесь, под обстрелом, в нескольких метрах от ненавистного врага, как никогда, остро чувствовали советские воины свою неразрывную связь с Родиной.
Родина! Они чувствовали себя живой оградой ее. Граница Родины проходила через их сердца, и с особенной отвагой разили они ненавистных врагов. Пулеметчики Софронов и Круглов били из станкового пулемета. Бойцы Поляков, Акоскин, Некрасов, Драгомиров, Миронов, Злобин и другие поражали огнем из винтовок. Командир взвода четыре раза водил свой взвод в атаку и каждый раз отгонял немцев прочь. Подвиги исчислялись десятками, вся жизнь стала подвигом. Но это не были минутные ослепительные порывы, вспыхивающие и тут же гаснущие: геройство восемнадцати горело упорным и ровным пламенем.
IV.
Старший лейтенант Булахов посетил позицию восемнадцати.
Вечер. Но враги почему-то не переставали бить из минометов. Несмотря на это, пунктуальный Федоров начал ночные земляные работы — весенние ночи коротки. Булахов узнал одного из работающих. Недавно прибыв из пополнения, этот боец был послан к Федорову. Командир и комиссар не сразу решились его послать сюда, боялись, что он может струсить. Но вот он весь в работе. Боец копал землю так спокойно и старательно, точно у себя на огороде, не обращая внимания на отвратительное взвизгивание мин и на разноцветные вспышки ракет — «немецкую чертовщину», предназначенную для того, чтобы сбивать с толку простаков.
— Как дела, папаша? — спросил вдруг Булахов.
Боец взглянул на командира глубоко запавшими глазами.
— Тяжеловато здесь, — глухо ответил он. — Но ничего. Нипочем не уйдем отсюда.
Булахов кивнул головой и отошел. Ведь ему самому не хотелось уходить отсюда. Когда он приходил сюда, он чувствовал, что нет сейчас для человека большего счастья и нет большей чести, чем лежать здесь, на сырой и холодной земле, на шестьсот метров впереди своего расположения, и самому, пряча голову, караулить зазевавшегося врага.
В темноте белели столбы очагов; зловеще безмолвен пустырь, но старой памяти называющийся деревней. Родина! Тихие еловые и осиновые рощи, родные поляны — и эта обугленная пустота на том месте, где была деревня... Каждый из бойцов в сердце своем ощущал эту пустоту, точно из родной природы насильственно исторгнута была живая и милая душа ее. Вот почему не было большего счастья и не было большей чести, чем часами лежать на сырой, холодной земле и, слушая близкие и ненавистные немецкие голоса, караулить каждое неверное движение врага. Выстрел, короткий предсмертный вопль — еще один враг на счету.
Счет убитых фашистов увеличивался. Сначала отрыты были огневые ячейки, потом их соединили ходами сообщения и прокопали траншеи глубоко в тыл. Сделали деревянные укрытия, отрыли землянки. Стала сильно затоплять вешняя вода — прокопали канавки для стока воды. Теперь в землянках и блиндажах стало сухо, уютно, и бойцы подсмеивались над немцами, которые, визгливо проклиная бога и черта, русских и свое начальство, вычерпывали воду из своих окопов. Слышно было, что они дни и ночи занимаются этим дурацким делом.
— Рус, тебе вода много? — кричали они, удивленные тем, что с нашей стороны не слышно звуков вычерпываемой воды...
Шла нормальная жизнь воинской части. Политрук Семаков жил с восемнадцатью и вел постоянную политмассовую работу. Выпущено было три боевых листка, проходили партийные собрания, приняты были в партию младший лейтенант Федоров и старший сержант Жильцов.
Командир батальона Булахов поставил себе серьезную задачу и осуществить ее сумел: двадцать дней отстаивали позицию северо-западнее деревни Сорокино восемнадцать героев и потом были сменены другой частью. Трое из восемнадцати — Поляков, Акоскин, Некрасов — после этого посланы были на курсы младших командиров. Сержант Панасенко принял взвод. Старшему сержанту Жильцову присвоено было звание младшего лейтенанта. Но на место выбывших приходили новые люди. Основное ядро восемнадцати сохранилось, по-прежнему бойцы Федорова были на первом месте в батальоне. И когда мне нужно было встретиться с восемнадцатью, чтобы расспросить об их двадцатидневном подвиге, они во главе с неизменным командиром своим опять оказались на такой позиции, откуда лишь поодиночке могли приходить только поздно ночью.
