Один мой знакомый, глава семьи, при разговоре, не переставая, нервно тряс указательным пальцем. Потом и его дети, рассказывая что-то, тоже трясли своими пальчиками. Ведь дети перенимают от отца все его привычки, они копируют их в точности. Но задача в том, чтобы перенимать только доброе. В противном случае зло затягивается надолго. Помню, как один юноша поступил послушником в особножительный монастырь, но там ему пришлось не по душе. "Подожди, чадо, – говорил ему его Старец, – не уходи, все изменится". – "Как оно изменится, Геронда? – возразил послушник. – Ведь послушник старца такого-то – это его точная копия. Послушник отца такого-то тоже похож на своего учителя как две капли воды. Как же все может измениться?" Если в монастыре или монашеском братстве есть какое-то застарелое зло и послушники, не проявляя доброй обеспокоенности, просто "снимают копию" с того, что они видят, то недоброе состояние становится хроническим. Если же послушники проявляют добрую обеспокоенность, то недоброе состояние может измениться на доброе. Так могут стать бесконечными добро и зло.
Я понял одно: все, что у нас имеется – будь то святоотеческие или уставные традиции, – это поскребки [по сравнению с тем, что было раньше]. То есть все это можно уподобить тем редким гроздьям, которые остаются в винограднике после сбора урожая. Поэтому мы должны быть внимательны, чтобы сохранилось немного закваски. Это наш христианский долг. Оставлять после себя недоброе предание мы не имеем права.
Несколько лет назад[260] разные богословы, университетские профессора, другие видные деятели собрались в Женеве на "предсоборное совещание". Рождественский и Петровский посты они решили упразднить, а Великий пост сделать на пару недель короче – поскольку народ все равно не постится. В этом совещании принимали участие и наши профессора. Когда, вернувшись оттуда, они приехали ко мне и стали обо всем этом рассказывать, я пришел в такое негодование, что даже накричал на них. "Понимаете ли вы, что творите? – говорил я. – Если кто-то болен, то он имеет оправдание есть скоромное в пост – общие правила на него не распространяются. Если кто-то съел в пост скоромное не по болезни, а по [духовной] немощи, то он должен просить: "Прости меня, Боже мой", – он должен смириться и сказать "согреших". Такого человека Христос не станет казнить. Однако если человек здоров, то он должен поститься. А тот, кто безразличен, все равно ест все, что хочет, и его ничего не волнует. Все и так идет само собой. Действительно, большинство не держит постов, не имея на это уважительной причины. И мы, желая угодить этому большинству, хотим вообще отменить посты? Но откуда мы знаем, каким будет следующее поколение? А вдруг оно будет лучше, чем нынешнее, и сможет относиться к тому, что заповедует Церковь, без компромиссов? По какому же праву мы будем все это отменять? Ведь все это так просто! У католиков пост пред Святым Причащением продолжается один час. Что, будем поддаваться тому же духу? Будем благословлять свои слабости и падения? Но ради наших слабостей мы не имеем право перешивать Христианство на собственный аршин. Даже если хранить установленный чин могут немногие, ради этих немногих он должен быть сохранен. Если больной человек оказался среди чужих, то пусть он ест скоромное так, чтобы другие его не видели и не соблазнялись. Пусть купит себе какой-нибудь сметаны и скушает ее у себя в комнате". – "Это лицемерие", – ответил мне один из этих профессоров. "Тогда почему, чтобы быть более искренним, ты не идешь на площадь и не грешишь на ней?" – спросил я его в ответ. В каком же свете выставляет им все это диавол! Мы создаем свое собственное "православие" и в духе этого "православия" истолковываем Святых Отцов и Евангелие. В нашу эпоху, когда такое множество образованных христиан, Православие должно было бы ярко сиять! Да тут вон один Святой Никодим Святогорец[261] сколько всего успел! Сколько он написал слов, сколько книг! Собрал Жития всех Святых! Все библиотеки Преподобный знал до последней запятой, хотя ни ксерокса, ни компьютера у него не было.
