Данло взял Соли за руку. Голый, в одной шегшеевой шкуре на плечах, он сильно замерз, но рука Соли была еще холоднее.
– Что я могу сделать? Неужели нет никакого средства? Заварить кровяной чай, чтобы придать тебе сил?
– Нет. Это не поможет.
– Тебе больно? Что мне сделать для тебя, отец?
– Я думаю… думаю, что Хайдар знал средство, но он ушел. Все мужчины ушли… и женщины тоже.
Данло моргнул, прогоняя боль из глаз, и увидел все очень ясно. На лице Соли, в его усталых, страдающих глазах, была только смерть. Скоро Соли уйдет на ту сторону, и помочь ему нельзя. Шайда для человека умереть слишком рано, но смерть Соли не могла быть шайдой – ясно было, что он умирает в свой срок.
– Ти-алашария, отец… и ты тоже. Почему, почему?
– Да. – Соли поднял руку к небу. – Звезды… надо сказать тебе о звездах.
Данло, глядя в морозное небо, закутался в шегшеевый мех, выдохнул длинную струю пара и сказал:
– Звезды – глаза Древних. Это даже ребенок знает.
– Нет, звезды… нечто иное.
– В Песни Жизни говорится о звездах?
Соли закашлялся – казалось, что он вот-вот снова начнет задыхаться.
– Да, Песнь Жизни… но есть и другие, кроме песни нашего народа. Звезды светят, как глаза, верно, но это всего лишь метафора. Символ вроде тех цифр, что мы с тобой чертили на снегу. Есть в звездах другое… о чем я должен сказать тебе.
– Говори, отец.
– Это трудно объяснить.
– Говори, прошу тебя.
Соли вздохнул и сказал:
– Каждая звезда – она как Савель, солнце. Горящий водород, дающий свет. Пятьсот миллиардов таких костров только в нашей галактике… а галактик много. Кто бы мог подумать, что во вселенной столько всего?
Данло прижал костяшки пальцев ко лбу. Он был сбит с толку, и его мутило. Однажды, когда ему было восемь, их с Хайдаром в море захватил моратет. Белое небо смешалось с белизной льда. Десять дней спустя он перестал понимать, где право и где лево, где верх и где низ. Теперь его кружил и путал духовный моратет.
– Я не понимаю.
– Звезды – это огни, горящие в космосе. В черном стылом море. Люди могут путешествовать от звезды к звезде в лодках, называемых легкими кораблями. Такие люди, мужчины и женщины, называются пилотами. Твой отец тоже был пилотом, Данло.
– Мой отец? Родной отец? Как его звали? Кто он, мой благословенный отец?
Но Соли, будто не слыша его, заговорил о вещах, недоступных пониманию Данло. Он говорил о чудесах галактики, о громадной черной дыре в ее середине и о ее гибнущей, пылающей части, именуемой Экстр. Люди, говорил он, научились взрывать звезды, превращая их в сверхновые, и в этот самый миг, когда они ведут свой разговор под этим гибнущим небом, десять тысяч световых сфер шлют свои лучи во все концы вселенной.
– Столько звезд. Столько света.
Данло не мог, конечно, знать, что когда-нибудь этот гибельный свет дойдет до его мира и убьет все растения и всех животных на поверхности Ледопада. Он знал только, что Соли умирает, и думал, что тот бредит,
– Скажи, кто мой отец? – повторил он.
Но Соли уже досматривал свои последние видения, и слова его утратили всякий смысл.
– Кольца. Кольца света. Кольца вечности. О… как больно, как больно.
Вполне возможно, он пытался сказать Данло, что он его дед, но не смог; губы его перестали шевелиться, посинели, и больше он не промолвил ни слова.
– Соли, Соли!
Соли снова начал задыхаться, а потом вовсе перестал дышать. Он лежал, устремив глаза к звездам, и Данло дивился тому, как быстро он умер.
– Соли, ми алашария ля шанти деваки.
Сколько уже раз читал он эту молитву? Сколько еще ему придется ее повторить?
Он закрыл Соли глаза и поцеловал их.
– Шанти, Соли, и пусть твой дух найдет путь на ту сторону.
Затем все, что случилось за последние дни, нахлынуло на него во всей своей огромности. Данло сбросил с себя мех и закричал, стоя голый под звездами:
– Нет! Нет! – Но некому было его услышать. Костры догорали, тускло мерцая в черноте ночи. Было очень холодно. Глядя на угасающие огни, Данло задрожал. – Нет, – прошептал он, и ветер унес шепот с его губ. Его раны болели так, что холод даже приносил облегчение, но по сравнению с душевной болью это было ничто. Как ему жить теперь, что делать дальше? Он обрезан, и часть его умерла, поэтому он не относится больше к онабара – детям, рожденным лишь однажды.
