Тяжелая авоська перевесила, и старушка, пачкая свое толстое серое пальто, упала на колени. Платок, повязанный «рожками» вперед, опасно качнулся к асфальту. Отряхивая теплые чулки, заправленные в шерстяные носки и ботинки, старушка стояла перед равнодушной автобусной толпой на коленях и молча размазывала слезы по светлому, сухому личику.
— Давай ее поднимем, а?
Не дожидаясь ответа, Эмма бросилась к плачущей старушке…
После злого визга и недолгой уличной матерщины в автобусе оказалось довольно-таки просторно, хотя и без свободных сидячих мест.
Двое военных, прапорщик и рядовой, проложившие своими потными спинами Глебу с Эммой дорогу в толпе при посадке, уже суетливо устраивались на последних незанятых сиденьях. Прилично поддатые, примерно одного возраста и веса, в обвислом застиранном камуфляже, они громко куражились и гоготали. Прапор во всю глотку наставлял попутчика:
— …Федя, прошу тебя, будь элегантен. Если к тебе подойдет женщина, уступи ей место рядом со мной!
Солдат Федя оценил шутку и заржал.
Вцепившись в руку Глеба, девочка, не отрываясь, смотрела в окно автобуса, чуть покачиваясь и прижимаясь к нему на поворотах.
Через большое современное стекло капитан Глеб рассматривал свой старый и уже совсем не такой, как в его далеком детстве, город.
Центральная улица, по которой они ехали, и в те давние, пионерские, времена не казавшаяся особенно просторной, за эти годы стала совсем узкой и неряшливой.
Панас как-то говорил ему, что в прошлом году местные власти начали очень активно переименовывать главную улицу Города, в духе времени отрекаясь от старых символов. Административных сил хватило ненамного. Продолжать делать что-то конкретное было лениво, и чиновникам нравилось заставлять упрямых местных жителей одну половину провинциальной магистрали именовать только Преображенской, а другая, не охваченная демократическим энтузиазмом, по-прежнему оставалась улицей Ленина. Таблички с названиями на всей протяженности «двуствольной улицы» висели произвольно. Через раз. На магазинах, мелких магазинчиках и частных домах все больше красовались новенькие, синие и блестящие «Преображенская», а на общественных зданиях — облупленные черненькие «ул. Ленина». Несколько «продолжительных» домов несли на себе сразу по два разных указателя. Чтобы люди не заблуждались.
…Часто салон автобуса пересекали резкие блики магазинных витрин и других стеклянных уличных сооружений. Казалось, что каждую привычную двухэтажную избушку старого города новые владельцы, вчерашние местные школьники, случайно побывавшие недавно в Анталии, в Москве или в Праге, сегодня стремились превратить во что-то, поразившее их за границей до самых печенок. Мелькали названия: «Эльдорадо», «Колумбия», «Венеция», красной дверью выделился посреди улицы «Центр постельного белья «Маркиза», исчезли за автобусной кормой «Удивительно выгодные шоп-туры в Турцию», на очередной остановке привлекла неказистостью и позволила себя подробно рассмотреть столовая застойных времен «Рябинушка».
Капитан Глеб хмыкнул, улыбнулся.
Почти перед каждым новеньким магазинчиком стояла красивая легковая машина. Те из них, которые были побольше и почерней, обязательно занимали при этом часть неказистого тротуара, сгоняя самим присутствием там своих туш рядовых пешеходов на проезжую часть. У дверей личных магазинов и в непосредственной близости от персональных автомобильных капотов по двое-трое-четверо беседовали пацаны — упитанные сорокалетние «мальчишки», одинаково одетые во все светлое, каждый с пухлой кожаной барсеткой в руках. На главной улице тесного городка было тепло, казалось, что солнце и светлые облака на прозрачном небе были специально простимулированы местными деловыми людьми, чтобы иметь возможность показать себя остальной пролетарской публике во всей красе. Все купчики были сегодня одеты в лен: и штанишки на их плотных ножках и попках, и рубашонки на пузиках, все было из светлого льна в вариациях. Крамольно даже казалось, что будто бы какой-то главный пацан сверху скомандовал им: «Да пребудут в летнем сезоне все уважаемые граждане Города в льняном! Отныне и навеки! Аминь!»
