Заметив у входа полосатый тент со столиками, Глеб подтолкнул к нему Виталика.
— Вот и холодная водичка со льдом — лечись. Тебе — как другу. Я недолго.
Разомлев от трех стаканов сладкой шипучей «Фанты», Виталик развалился на пластмассовом стуле в тени большого фирменного зонтика.
— Ого!
То, как был сейчас одет капитан Глеб Никитин, не могло не привлекать внимания. Кроме того, что его одеждой был изумлен привычный к гардеробу друга Виталик, забыла на время про свой поднос и девчонка-официантка; оживились, заметив богатого клиента, таксисты у входа в гостиницу. Темно-синие джинсы из легкой ткани и майку-поло, в которых Глеб был утром, он сменил на черный костюм в тонкую белую полоску, ослепительно белая рубашка была расстегнута на две пуговицы, через которые на загорелой груди Глеба виднелись золотые цепочки.
— Ну ты даешь, ты сейчас прямо как, прямо… — Виталик вскочил и принялся суматошно смахивать со своих мятых серых брюк крошки семечек.
Когда подошли к микроавтобусу и Виталик опередил его, чтобы забежать поправить чехол на сиденье с правой стороны, Глеб сделал вид, что занят манжетой своей белой рубашки и при этом очень внимательно смотрит на часы.
— А вот ты в какой-нибудь партии состоишь, ведь у вас там для бизнеса-то ведь нужно в партии числиться обязательно, а? Вот ты «единый», патриот или как?
— Остроконечник я, Виталик. Принципиально и на всю оставшуюся жизнь.
— Как это? Неужто «Белая стрела»?! Ну, Глебка, ты даешь! Я думал, ты грамотный в этом смысле в политике-то, а ты во так загнул… Правда, что ли? Не дури! Экстремист, получается?!
— Не волнуйся, это спокойное политическое направление, как раз для меня.
— Чего-то я не слышал про такую партию у нас в России. Или новая какая? Под оппозицию, что ли специально создал кто?
— Виталь, это классическая европейская партия. У нас в стране она сейчас только раскручивается… Цели, платформа? Да так, работаем на бытовом уровне…
Капитан Глеб отвернулся от Виталика к окну, давясь от смеха.
Тот взволнованно размахивал руками, надеясь очень быстро переубедить заблудшего друга и вернуть его на правильный политический путь.
— Да ты хоть понимаешь, что никаких перспектив у вас нет! У тебя голова-то всегда была дай бог каждому, как Дом Советов твоя голова варила еще со школы! И чего это ты так все напридумывал-то?! Да ради бога, ты уж примкни хоть к каким-нибудь сильным, перспективным, тебя же заметят, выдвинут, обязательно выдвинут, Глебка, ты ведь такой! А с этими мелкими партиями… Скоро же вас гонять начнут, неприятностей не оберешься! С силовиками-то вы, небось, еще ведь и не договорились? Вот скажи прямо и честно, враги у вас есть? А серьезные идеологические противники? Ну, такие, чтобы ругались с ними твои эти, как… остроконечники, ссорились из-за платформы или еще там из-за чего?
— Мы, остроконечники, так сильно преданы своей идее и своему самому правильному в мире учению, что готовы, например, оскорбить действием даже своего лучшего, но очень любопытного друга, если он начнет чистить вареное яйцо с тупого конца. Мы страшно волнуемся и негодуем тогда по этому поводу. Ферштейн, герр Панасенко?
— Слушай, если еще будешь так надо мной издеваться, я тебя мухоморами накормлю, в конце-то концов!
С удовольствием глянув на разгневанного друга, Глеб захохотал, широко поблескивая роскошными зубами.
Пару раз глянув на него, заулыбался и зашелся смешком Виталик.
— Ладно ты, чего уж там… Я ведь так и думал с самого начала, что не может быть, чтобы у нашего Глеба не хватило ума не связываться с этими политическими жуликами. А вот как у тебя обстоят дела с криминалом? Ты же крутишься там с финансами, с олигархами, и с отмыванием, небось, как-нибудь нехорошо связан? Или не соблазняли тебя еще?
Помедлив, Глеб повернулся к Виталику, легко снял с зеркала заднего вида плюшевого медвежонка на ниточке и, покачав им под носом своего любопытствующего оруженосца, нарочито гундосо, по-церковному, ответил ему.
— Сын мой, с охотой приступай к дневным делам своим, но берись лишь за такие, что ночью не потревожат твоего покоя… Короче, приятель, мне эти фокусы неинтересны.
