Они пошли, по-прежнему касаясь друг друга.
— Джил.
— Да, милый.
— Я ведь мужчина, ты понимаешь.
— Понимаю.
— И сейчас вторая половина двадцатого века.
— Я это тоже знаю!
— Почему ты тогда ведешь себя так, будто мы живем в девятнадцатом?
— Должно быть, я старомодная девушка, — сказала Джил очень тихо, но твердо.
— Опять ты за свое. Глупости. Ты же знаешь, что сегодня ночью ты будешь одна в квартире, ведь Дейзи уехала.
— Да, — ответила Джил. — Конечно, Клайв…
— Да?
— Клайв, я очень тебя люблю. Очень-очень.
— И я люблю тебя отчаянно, страстно…
— Ты уже говорил так прежде.
— Но сейчас иначе. Я клянусь тебе, иначе!
— Если бы я действительно могла тебе поверить, кто знает, какой современной я могла бы стать? — они дошли до угла и повернули обратно, слившись буквально в одно тело. — Но я не могу поверить, милый.
— Но как же мне убедить тебя?
— Сказать по правде, не знаю, — горько призналась Джил. — Сама не знаю. Но давай не будем больше спорить из-за этого, а то испортим сегодняшний вечер.
— А тебе не приходит в голову, что для меня он уже испорчен?
— Я надеюсь, что нет, — сказала Джил, когда они остановились возле ее дома. — Прости, милый. Я… — внезапно замолчав, она резко повернула голову. — Что это?
— Что? — с мрачным видом спросил Клайв.
— Что за шум?
— Я не слышал никакого шума.
— Там, у парадной.
— Должно быть, это стонет твоя пуританская совесть.
— Нет, серьезно, был какой-то звук.
— Но ведь Дейзи нет.
— Да… но это-то меня и пугает.
— Пугает тебя! — Клайв удовлетворенно засмеялся и направился к двери. — Придется стать рыцарем Галаадом[1] и…
Но не успел он подойти, как дверь настежь распахнулась и четверо парней вывалились наружу. Двое подскочили к Клайву и девушке и брызнули в них жидкостью. Она падала мягко, как дождь. Часть попала влюбленным в лицо, часть на одежду и руки; с бешеной яростью Клайв набросился на обидчиков, сбив двоих с ног, и закричал Джил: «Срывай одежду, быстрее срывай ее!» Парни кинулись врассыпную, а Клайв Дэвидсон потащил Джил в дом, как сумасшедший, стаскивая с нее все — джемпер, юбку, комбинацию…
— Если попало на лицо, сразу умойся! Смой хорошенько! — он подтолкнул ее к двери на кухню, а сам бросился к садовому шлангу, открыл кран на полную мощность и стал поливать себя водой с головы до ног.
Религиозное собрание в Шепердс-Буш затянулось намного дольше обычного, но и когда оно закончилось, просторный зал с когда-то желтыми стропилами, гравюрами на библейские темы, почетными грамотами «Отряда надежды»[2], объявлениями «Союза матерей» и бойскаутов, списками экзаменов воскресной школы и еще кучей всякой всячины, связанной с делами церкви, опустел не сразу. Собирались небольшие группы, велись отрывочные разговоры, добровольцы, оставшиеся мыть посуду, гремели чашками и блюдцами; никто в этот теплый вечер не спешил уходить.
В одном углу зала среди десятка людей разных возрастов стояла Бетти Смит. В другом, вместе с шестью подростками, задержался Джонатан Кобден. Весь вечер Джонатан привлекал внимание Бетти — высокий, темноволосый, красивый, он все время поглядывал на нее. Она была здесь гостьей и никого не знала, кроме тети, дяди и их детей, с которыми она пришла. Теперь Бетти видела, как группа парней направилась к двери, а тот, который завладел ее вниманием, повернул обратно и двинулся прямо к ней. Она покраснела, не замечая, что тетя с улыбкой наблюдает за ней.
— Слушай, — сказал Джонатан Кобден, — ты что, новенькая?
— Я просто пришла посмотреть, и все.
— А-а. Со Смитами?
— Да. Ты их знаешь?
— Ну да. Я… они живут по-соседству. Я… ты… ну, это… Может, вместе пойдем домой?
Бетти опустила глаза.
— Я с радостью, если только…
Они обернулись и посмотрели на тетю, которая не пропустила ни слова из их разговора и которая с симпатией относилась к молодому Джонатану Кобдену.
— Тетушка, можно мне…
— Миссис Смит, разрешите мне проводить Бетти домой?
— Разрешу при условии, что доставишь ее целой и невредимой, — в глазах миссис Смит затаилась лукавая усмешка.
— Да, конечно!
Старшие смотрели им вслед, и мужчина задумчиво произнес:
— Если б в наше время было побольше таких молодых людей.
