Он расписался на пропуске и пододвинул его ко мне.
— Идите. Когда понадобитесь, вызову.
Я поспешно встал, схватил со стола пропуск.
— До свидания, Николай Иванович…
Ответил ли что-нибудь Серебро, я не помню, так как в этот момент сейф мелко задрожал, потом заходил ходуном, внутри что-то тяжело грохнулось и разбилось со стеклянным звоном.
Я выскочил из кабинета и поспешил по коридору прочь с максимально возможной в таком учреждении прытью. Но как только входная дверь городского УБОП осталась за спиной, нервы не выдержали. Держась одной рукой за стену, другой за живот, я на полусогнутых ногах отошел от крыльца и разразился неудержимым хохотом. Мало было в том смехе веселья — больше истерики…
— Эй, мужик, ты чего? — услышал я встревоженный голос, когда смех стал переходить в икоту.
Надо мной склонился Шурик Куцейко — видимо, дожидался моего выхода из УБОП. Запугал его следователь Серебро, и сейчас Шурик начнет меня упрашивать-уговаривать подтвердить его алиби. Невдомек «вольному художнику», что следователю наплевать, когда Шурик ушел из погребка. Серебро вычисляет, не было ли там наводчика, а наводчику во время покушения в погребке делать нечего.
— Что с тобой? — Шурик осторожно положил ладонь на мое плечо.
Как ни душил нервный смех, я отпрянул, стряхнув его руку. Напрасно он это сделал. С меня так и сыпались невидимые искры — «подзарядился» от работающего компьютера в кабинете следователя. Вроде бы вреда от этого было гораздо меньше, чем от самого компьютера, но все же… Как говорится, прецеденты были. Точнее, не были, а был. Один. С пастушкой на старинной чашке. С виду пустячный случай, однако береженого и бог бережет.
Шурик мои действия истолковал превратно. Лицо у него вытянулось, губы обиженно, по-бабьи, задрожали. Может, он гомик — ишь как на все неадекватно реагирует?
— Извини, мужик… — просительно протянул Шурик. — Помощь твоя нужна.
Я распрямился. Душивший секунду назад хохот исчез, пропал, и осыпающийся с меня невидимыми искрами энергетический потенциал разрядился на «вольного художника». То-то будет..
— Ты уверен? — спросил я одеревеневшими от недавнего смеха губами.
— Да-да, — зачастил «вольный художник», приняв неопределенность ответа за согласие. — Мы же с тобой сидели за стойкой в погребке «У Еси»… Помнишь?
Неожиданно в меня вселился дух противоречия. Не следовало Шурику касаться моего плеча, обозлил он меня до крайней степени. Без него забот полон рот.
— В погребке «У Еси» я сидел один, — недовольно пробурчал я.
— Как? — растерялся Шурик. — Ах, ну да… Мы сидели по разные стороны стойки… Помнишь, я еще официантку по заднице шлепнул, а она мне по морде врезала?
Столько самоуничижения было в фигуре и голосе Шурика, что я отвел взгляд. Прямо-таки кающийся грешник, учитывая его одежду и татуировку. Кто-нибудь другой, не видевший его реакции на пощечину, ни за что бы ему не поверил. Слишком большой контраст между униженной позой и будто вырубленным из камня мрачным лицом закоренелого преступника. Не всегда, оказывается, прав Ломброзо, и тот факт, что исключение лишь подтверждает правило, отнюдь не способствует утверждению его теории. Впрочем, несмотря на это, подавляющее большинство людей подсознательно ведут себя в соответствии с азами физиогномики. И я в том числе.
— Мы сидели по разным углам стойки, а по р а з н ы е стороны мы находились с барменом, — раздраженно сказал я.
— Да-да, — закивал Шурик и опять заискивающе улыбнулся. — Все-таки помнишь… Так ты это… скажи следователю, что Владик меня выгнал из погребка еще до того, как началась перестрелка. Скажи, будь другом, ведь это правда. Подтверди, а?
В глазах у него была такая отчаянная мольба, будто его уже тащили на эшафот. Стало муторно и противно.
— Ты знаешь, что случилось с Владиком? — тихо спросил я-
—А что?
Глаза у Шурика забегали, хотя он стоически пытался выдержать мой взгляд.
— Ранили Владика. Тяжело ранили. В реанимации лежит.
— Вот не повезло мужику… — потупившись, забубнил Шурик. — Надо же…
Врал он безбожно. Определенно знал, что случилось с барменом, да своя рубашка для «вольного художника» была ближе к телу.