Неожиданно она порывисто бросилась ко мне и, уткнувшись носом в больничную накидку, беззвучно зарыдала. Я на мгновение оторопел. Надо же, какая чувствительная девица! По ее строгому обхождению с посетителями погребки никак не скажешь. А тут, можно сказать, первому встречному-поперечному на грудь бросается.
— Ну-ну… — пробормотал я и, аккуратно взяв девушку за плечи, отстранил от себя. — Слезами горю не поможешь.
Люся, закрывая кулачками рот, продолжала всхлипывать. низко наклонив голову. Я усадил ее на стул и посмотрел на Владика. Он по-прежнему лежал неподвижно и, казалось, не дышал. Черты лица обострились, вокруг закрытых глаз расплылись темные круги.
— Он вас в бреду звал… — плаксиво протянула Люся. «Почему меня, а не тебя? — отстранение подумал я, с недоумением вглядываясь в застывшее лицо Владика. — Кто я ему такой?»
В голову ударила жаркая волна, и я понял, кто я такой. Тело Владика дрогнуло и как бы раздвоилось: причем один Владик продолжал неподвижно лежать под простыней на койке, а второй приподнялся сквозь простыню, открыл глаза и посмотрел на меня с укором.
«Почему ты меня не предупредил о перестрелке в погребке? — беззвучно спросил второй Владик. — Ведь ты знал…»
Я крепко зажмурился, заскрипел зубами и замотал головой. Кровь прилила к лицу, в ушах шумело, но постепенно жаркая волна схлынула, и я отважился открыть глаза. Раздвоение Владика закончилось, он снова неподвижно лежал на койке под простыней.
Да уж, виноват перед Владиком я на все сто процентов. И вину эту ни загладить, ни измерить.
— Как он? — тихо спросил я.
— П-плохо… —через силу выдавила Люся.
— Когда была операция?
— Не… не было операции…
— Как так? — возмутился я. — Почему?
Люся судорожно перевела дыхание, выпрямилась на стуле и принялась кулачками вытирать слезы, размазывая тушь по лицу.
— Она больших денег стоит… Пять тысяч… долларов…
Я непроизвольно присвистнул. Аппетит у хирургов был чрезмерным. Что им по нынешним временам клятва Гиппократа, когда во вроде бы цивилизованном обществе вновь, как в животном мире, воцарился биологический закон естественного отбора? А посему выживать должен сильнейший. То есть богатый. Есть деньги — живи, нет — помирай.
— У меня только две тысячи… — продолжала всхлипывать Люся.—Вы не займете еще три?
Я молчал, глядя в сторону. Моих двухсот долларов оказалось не просто маловато, а смехотворно мало.
— Умрет ведь… — потерянно протянула Люся.
— Разве Еся не поможет? — тихо спросил я и почувствовал, что краснею. Тоже, называется, нашел выход.
— А что Еся? — Люся безнадежно махнула рукой. — Еся, как всегда, был в своем амплуа… «Понимаешь, Люсечка, я бы Владику на опе'ацию с до'огой душой и десять тысяч дал, да нет сейчас у мине…» — с горькой усмешкой передразнила она владельца погребка.
— Плохо дело… — покачал я головой и честно признался: — А у меня только двести долларов. Все мои сбережения.
Сказал, словно гордиев узел разрубил. И будто гора с плеч свалилась.
Ни тени недоверия не мелькнуло на лице Люси. Она понимающе закивала, и вновь по щекам побежали слезы.
— Я почему-то так и думала… — безотрадно прошептала она. Сил, чтобы вытереть слезы, у нее уже не было.
У меня не нашлось слов утешения. Да и что можно сказать в таком случае — авось обойдется? Не та ситуация…
Тягостное молчание прервал вошедший в палату врач. Вошел по-хозяйски, широко распахнув двери, быстрым шагом. Молодой, крепко сбитый, розовощекий, в хорошо выглаженном белом халате и накрахмаленном колпаке.
— Здравствуйте, — обратился он ко мне, не вынимая рук из карманов халата. — Вы из милиции?
От его фигуры, позы, манеры говорить сквозило непоколебимой не по годам уверенностью опытного хирурга. Такому доктору даже абсолютно здоровый человек без колебаний доверит резекцию собственного желудка. На всякий случай, так сказать, в качестве превентивной меры — уж очень располагает прямота голубых глаз.
Я покачал головой. Такому не соврешь, да и к чему? В палату я уже проник.
— Нет.
—Как?—удивился врач.—Сестра-хозяйка сказала…
Он оглянулся на открытую дверь, в проем которой заглядывала симпатичная медсестра, встретившая меня у входа в отделение.
