Но, удел Бабая — горькое бессмертие. И вот, каждую ночь несчастный пробирался на место гибели своей возлюбленной и изменённым зрением жадно вглядывался в светящиеся в Лунном свете капли крови на месте трагедии. Чужие Воины перекопали землю в этом месте, поскольку была она там тучна и плодородна, и посадили репу да капусту, да и всякий другой овощ, соорудили вокруг изгородь из жердей от праздно шатающегося скота и зверья, и назвали это место «огородом».
Но изменённое зрение Бабая могло видеть то, что было ранее. И он со сладостной мукой прозревал в прошлое и видел наяву всё, что случилась в тот страшный день. И кровь сияла в лучах солнца, как разбросанные на траве самоцветные камни, которые, он помнил, привозили на Белую Гору торговцы-купцы и продавали на украшения Детям за смешную цену — за малую толику самородков!
Однако, странное зрение, которое подарила Фирузу его злая судьба, с некоторых пор приобрело ещё одну мучительную для него особенность. Бабай стал прозревать ещё и будущее. Страшнее ничего быть не могло! Как тёмными ночами то молил, а то поносил страшными словами он коварную Хозяйку Судеб, которая по-честному должна была помиловать его безумием, а разум его оставался незамутнённым уже многие годы. И вот теперь, если повезёт, видел Фируз по ночам картины той страшной ночи, а нет…
***
Молодая красавица с лицом, на котором, казалось, навечно застыла маска страдания, нетвёрдой походкой пробиралась вдоль изгороди к рубленному из брёвен большому дому, называвшемуся, Фируз уже знал, «казарма», где её поджидали здоровые мужики в странных одеждах.
И те, кто был не занят в карауле или не исполнял другой воинской работы, вроде чистки оружия и отработки воинского артикула, подходили к красавице, которая при их приближении начинала дрожать и внутренне вся сжималась, но при этом старалась держаться как можно более развязно. Она была изрядно пьяна: это помогало ей в нелегком ремесле полковой шлюхи.
Фируз с бессильной яростью наблюдал, как красавица уединяется по очереди с желающими её услуг мужчинами. Те при этом весело смеялись, похлопывали бедняжку по заду, щипали за груди и бока. Некоторые беззлобно давали ей легкого пинка, подгоняя к палатке — её рабочему месту и журили: « Опять напилась лохудра! Смотри ужо, не засни под Ванькой! Не то в воду скинем, а как протрезвеешь — все бесплатно попользуемся!»
Страшно и жутко становилось Бабаю от этих видений. Лицо, глаза, походка, голос, тело — всё было знакомое, родное. Но, вмешаться, защитить, оградить, обнять не мог несчастный свою утраченную возлюбленную.
Страшно, жутко было Фирузу. Он знал, что его возлюбленная погибла очень-очень давно: может, и больше ста лет уже прошло — счёт времени для Бабая был недоступен. Но вот она — живая, красивая, пьяная, чтоб заглушить душевную боль, идёт с очередным солдатом в свою проклятую палатку. И знает несчастный, что нет у красавицы иного пути. Чем ещё она прокормится и прокормит детей? Поздними вечерами он видел, как её, совсем пьяную, часто с трудом, вели под руки домой «после работы» мальчик и девочка. Мальчик до боли напоминал Бабаю себя в далёком безоблачном детстве. Девочка похожа на Лилию, такую, какой он увидел её впервые на пороге дома её родителей.
Вдогонку Лилии (или её призраку?) раздавались издевательские выкрики: «Небось! Тащи мамку до дому. Пусть отоспится! Она нам завтра в свежести понадобится! А ты, девонька, подрастай скорее. Вместе с мамкой нас ублажать будешь! И мальчонке применение найдем — писаный красавец растёт! Не трясись, малец, шутим, содомскому греху не привержены. А бабам завсегда применение найдём!»
Если счастье смерти недоступно Бабаю, то где же милосердное блаженное безумие! Проклята будь в веках подлая Хозяйка Судеб. Безумие положено несчастному по древним установлениям!
***
Городок Чумск был основан первопроходцами Вольницы в месте слияния Матери Реки и её правого притока реки Ушкуйки. Название новому Острогу, а затем Городу дали те же первопроходцы, от слова «чум» — так назывались передвижные жилища местных кочевых туземцев, часто встречаемые по берегам Большой Реки и Ушкуйки.
