Диего было десять. Коротко стриженные, иссиня черные волосы. Очки с толстыми стеклами в черной оправе. Квадратная челюсть. Унаследованный от отца мягкий взгляд. Скрестив ноги, мальчик сидел на заднем сиденье с томиком вестерна Луиса Ламура с оторванной обложкой, молча кусал нижнюю губу и был готов в любую минуту обмочиться. На людях он называл Хуана Педро «папа». Наедине вообще никак к нему не обращался.
Габриэлле было семь. Длинные, черные, спутанные пряди, свисающие ниже плеч. Грязное тело, чумазое лицо. Девочка не мылась уже целых три недели. А еще у нее сыпь, о которой ей не хочется говорить. Молча прикусив верхнюю губу, она сидит на корточках и готова расчесать кожу до крови.
Кроме блестящего пистолета, засунутого спереди под ремень, у Хуана Педро за спиной был еще револьвер. Третий пистолет приклеен липкой лентой под передним сиденьем, четвертый засунут за приборную доску.
На полу вдоль заднего сиденья лежали два дробовика, а под детским сиденьем спрятаны еще три ствола. В машине также имелся двойной пол. В этой щели хранились несколько тысяч патронов и наличность. Зная, что многие ненавидят и даже желают его смерти, так просто сдаваться Хуан Педро не собирался. Уж если ему и суждено умереть, он уйдет, окутанный сиянием славы.
Температура была чуть выше нуля. Каталина смотрела в окно, глядя, как ледяной дождь хлещет по ветровому стеклу. Они ехали уже целую ночь. Уже вторую подряд. В такую погоду не будет никакого «урожая», но она не осмеливалась говорить очевидное.
Хуана Педро посылали либо забрать товар, либо доставить его. И их жизнь превратилась в серию бесцельных перемещений.
Нежно положив руку поверх его руки, Каталина прошептала:
– Хуан, у детей нет одежды для такой поездки.
Он искоса глянул на нее, потом обернулся на заднее сиденье, где Габриэлла уже начала дрожать от холода. Он прибавил скорость, щелчком выбросил из окна докуренную сигарету и покатил дальше.
– Диего нужно выйти, – прошептала Каталина.
Хуан Педро с раздражением взглянул в зеркало заднего вида. По его мнению, мальчишка был слишком избалован. Нытик и плакса. Неплохо бы его закалить.
Въехав в Спрюс-Пайн, Хуан Педро затормозил у местного секонд-хенда. Вытащив из переднего кармана пачку стодолларовых банкнот, он выудил из нее двадцатидолларовую бумажку и, протянув ее Каталине, кивнул на дверь. Когда же она жестом велела детям следовать за ней, он протянул руку и отрицательно покачал головой.
Дети не пошевелились.
Каталина быстро отыскала два поношенных мужских пуховика и две пары женских спортивных брюк с начесом. Брюки были слишком велики и длинны, но дети их подвернут, если нужно. Каталина положила ворох одежды на прилавок, и продавщица, которую, судя по бейджику на груди, звали Мёртл, оформила покупку.
– Двадцать девять долларов девяносто шесть центов.
Повернувшись спиной к окну, чтобы ее движения были не видны с улицы, Каталина достала из-за резинки трусов спрятанные там семь долларов, развернула их и молча протянула Мёртл двадцать семь долларов. Та впервые посмотрела на Каталину поверх очков. Похоже, покупательница не произвела на нее впечатления. Постучав концом карандашика по зубам, она взглянула на стоящий перед входом в магазин грузовик. В кабине, над рулевым колесом пульсировал огонек зажженной сигареты. Затем Мёртл заметила детей. Выгнув бровь, она почесала голову под высокой прической «улей», затем быстро нажала несколько кнопок.
– Извини, дорогуша, день был тяжелый. Уже цифры перед глазами сливаются.
Пересчитав двадцать семь долларов, она сунула руку в кассу и, достав оттуда новенькую, хрустящую десятидолларовую банкноту, подтолкнула ее через прилавок.
Складывая одежду и засовывая ее в сумку, Каталина скатала банкноту в трубочку толщиной с зубочистку и засунула ее за резинку трусов. Когда она закончила, Мёртл протянула ей пакет с покупками и сказала:
– Если тебе нужно что-то еще, моя милая, говори сейчас, пока еще есть время.
Вернувшись в машину, Каталина увидела, что Диего дрожит, а по его щеке катится слеза.
– Хуан… пожалуйста, – взмолилась она.
Хуан Педро выхватил у нее из рук сумку с одеждой, порылся в ней и швырнул на заднее сиденье, где до нее не могли дотянуться дети.
