Церковь во имя Успения Пресвятой Богородицы находилась на северной окраине Ярмарочной площади, за бывшей Тифлисской заставой, охранявшей город от набегов горцев. На её месте теперь высились арочные Тифлисские ворота, открывавшие одноимённый тракт. И белокаменная Успенская церковь, и грандиозные ворота были построены почти одновременно в середине прошлого века.
Дорога от дома № 38 на Николаевском проспекте до церкви занимала пять минут на извозчике или двадцать минут пешком. Но Божий храм привлекал Ардашева не только своей близостью. Восемь лет назад на Успенском кладбище нашёл свой последний приют отец Клима Пантелеевича. И потому каждое воскресенье присяжный поверенный приходил к его могиле. Вот и сейчас, после окончания Божественной литургии, адвокат вновь навестил могилу дорогого ему человека.
Уже на выходе, за каменным забором, он увидел незрячего старика, просившего милостыню. О его слепоте напоминали чёрные круглые очки. Длинная седая борода и изрезанное морщинами лицо, рваный тулуп и потрёпанный треух, перелатанные валенки — всё говорило о тяжкой доле христарадника. Несмотря на жалкий вид, было в старце что-то светлое и доброе.
Присяжный поверенный нащупал в кармане целковый и опустил в медную кружку. Раздался лёгкий звон. Старик поднял голову, снял очки с закопчёнными стёклами и протянул их Ардашеву:
— Это тебе, барин.
— Зачем они мне?
— Не побрезгуй.
— Оставь себе, старик.
— Это не я прошу, это убиенная душа просит.
— О чём ты?
— Возьми, мил человек, хотя бы на время. Вернёшь потом, когда в них нужда отпадёт.
Адвокат пожал плечами, сунул очки в карман пальто, поднял меховой воротник и махнул извозчику.
Не прошло и четверти часа, как сани остановились у большого каменного дома на Воробьёвке.
Клим Пантелеевич покрутил ручку механического звонка. Через несколько секунд дверь отворилась. На пороге появилась не лишённая красоты дама в траурном платье лет двадцати семи.
— Позвольте представиться…
— Да-да, я вас знаю, — перебила хозяйка. — Мы знакомы через доктора Нижегородцева. Я была на ваших процессах в окружном суде. Проходите, пожалуйста.
— Благодарю.
— Одежду можно повесить на вешалку. К сожалению, горничная сбежала, а новую прислугу пока найти не удаётся. О доме пошла дурная молва. Я, признаться, и сама боюсь тут находиться, но что делать? Нельзя же всё так взять и бросить.
— Хотелось бы осмотреть кабинет вашего покойного мужа. И ещё, Елена Ивановна, не могли бы вы рассказать, как всё произошло? То есть, где находились вы в тот момент, когда прозвучал выстрел?
— В этом кресле, — показала она рукой. — Сидела читала книгу. Потом хлопок… Я сразу поняла, что это был браунинг. Муж учил меня стрелять. Мы как-то тренировались в Архиерейском лесу… Я тотчас забежала к нему. — Голос вдовы задрожал, и по щеке покатилась жемчужная слезинка. Она тут же спохватилась, смахнула её рукой, перевела дыхание и продолжила: — Он сидел в кресле с повёрнутой влево головой. Руки свисали, и пистолет лежал на ковре.
— Что ж, давайте зайдём.
Клим Пантелеевич открыл дверь. Прямо перед ним стоял письменный стол из красного дерева. На полке книжного шкафа мирно дремал большой рыжий кот.
— А где кресло? — поинтересовался адвокат.
— Велела выбросить, как и ковёр. Всё было залито кровью.
Ардашев кивнул и, разглядывая стол, осведомился:
— Тут всё так, как было в тот день? Или тоже навели порядок?
— Я ничего не трогала, кроме портсигара. С ним удивительные вещи происходят: помню, лежал здесь на столе, а потом вдруг исчез и очутился в шкафу среди белья. Я только подумала, что надобно его рассмотреть получше, как он вновь пропал. Часа через два обнаружила его под кроватью. Но доставать не стала. Пусть, думаю, там и лежит.
— Позвольте на него взглянуть?
— Сейчас принесу.
Госпожа Тяглова вернулась быстро. В руках она держала золотой портсигар, напоминающий книжицу с обложкой, щедро усыпанной драгоценными камнями: изумрудами, рубинами и бриллиантами.
— Представляете, захожу в спальню, а он — на моей тумбочке. Словно сам в руки просится, — выговорила изумлённая женщина и передала портсигар.
