Шёл второй час игры. Ставки увеличивались. Зелёное сукно было сплошь исписано белыми колонками цифр. Ардашев играл в паре с судьёй Бенедиктовым, а доктор — с банкиром Старосветским.
Рядом, утонув в мягком кресле, блаженно дремал Поляничко. Его нафиксатуаренные усы торчали, точно стрелки часов, показывающие четверть десятого. Своего помощника он отправил в сыскное отделение с вещами покойного после того, как присутствующие пересели с обеденного стола за ломберный.
Напротив Ефима Андреевича, дымя сигарой, сидел Купский и со скучной миной листал «Всемирный юмор» — журнал с картинками далеко не пуританского содержания. По грустным глазам директора синематографа было видно, что после выпитой водки и коньяка он разгорячился и спокойное времяпрепровождение тяготило его так же сильно, как обычно угнетало присутствие жены в местном театре-варьете. Душа Александра Захаровича жаждала продолжения в виде шампанского, очаровательных женских ножек, мелькающих перед глазами, и рассвета — не простого, а настоящего, когда перепачканный губной помадой и пахнущий всей гаммой духов фабрики «Ралле», он будет тихо плакать под задушевную цыганскую песню у костра на берегу Архиерейского пруда. Да, когда-нибудь это обязательно случится, а пока — солидная компания и уважаемые люди. Одним словом — скукота египетская.
— Два без козыря, — начал банкир.
— Три черви, — ответил судья.
Доктор задумался, ему предстояло принять правильное решение. Слегка волнуясь, Мильвидский вынул из внутреннего кармана фляжку. Сделав два глотка, он поморщился и стал её убирать, но сразу ему это не удалось.
— Не угостите? Что там у вас? Коньяк? — присяжный поверенный протянул руку.
— Нет. Это водка.
— Отлично! Мне чуть-чуть, чтобы взбодриться.
Ардашев взял фляжку и, налив немного в пустой стакан от только что выпитой сельтерской, заметил:
— Прекрасная вещь. И тоже серебряная.
— Да, подарок жены, — согласился Мильвидский, пряча предмет в карман.
Услышав слово «фляжка», директор «Модерна» встрепенулся и, глядя на Поляничко, спросил:
— Скажите, Ефим Андреевич, неужто Харитон вот так взял и запросто умер, а? Он ведь ни на что не жаловался, а если и болел, то только с перепоя… Ну как такое может случиться?
— Вопросец не по адресу, — приоткрыв глаза, усмехнулся Поляничко. — Это вы у нашего уважаемого врачевателя спросите. Я в медицине не разбираюсь.
— А тут и выяснять нечего. Тапёра отравил господин Мильвидский, — не отрывая глаз от карт, негромко выговорил присяжный поверенный.
В комнате воцарилась тишина. Было слышно, как под потолком бьётся случайно залетевшая большая чёрная муха.
— То есть как?! — привстав от негодования, воскликнул врач. — Вы хотите сказать, что Акулов был убит и это сделал я?
— Именно, — невозмутимо подтвердил адвокат.
В мгновение ока Поляничко поднялся и, оказавшись за спиной Мильвидского, тихо прошептал:
— Вы не волнуйтесь, Савелий Панкратович, не волнуйтесь. Сядьте. Давайте послушаем Клима Пантелеевича. Он обычно пустыми обвинениями не бросается.
— Как помните, господа, — начал рассказ Ардашев, — тапёр Харитон Акулов имел обыкновение во время сеанса подливать из фляжки в чайный стакан алкоголь. Так было всегда, но сегодня ещё до начала фильмы фляжку подменили. Это случилось в тот момент, когда Акулов, оставивший сюртук на стуле, куда-то вышел. И сделал это доктор Мильвидский. Какой разновидности было отравляющее вещество, я затрудняюсь сказать. Знаю только, что оно очень сильного действия. Думаю, после проведения химического анализа эксперт-криминалист определит состав яда и подтвердит мои слова. Сия жидкость, как вы помните, осталась во фляжке, найденной в кармане настройщика пианино. Нисколько не сомневаюсь в том, что и причина смерти Акулова — отравление ядом — будет засвидетельствована после вскрытия тела.
— Допустим, тапёра отравили. Но при чём здесь я? — робко осведомился Мильвидский. — Да и какие у вас имеются доказательства моей вины?
